Читать «Три позы Казановы» онлайн - страница 240
Юрий Михайлович Поляков
Но я забежал далеко вперёд. Вернёмся же в подвалы ЧК. Однажды к Юдифи попало дело поручика Фёдора Алферьева – в прошлом активного члена киевской молодёжной монархической организации «Двуглавый орёл». Такой, понимаете, черносотенный комсомол. По происхождению Фёдор был из Рюриковичей, но знатный род, подкошенный опричниной, ослаб, обеднел, опростился, и его отец, как и папаша Ленина, служил инспектором народных училищ. Фёдор окончил Первую киевскую гимназию, поступил в университет, но избежал революционной заразы, так как с детства испытывал здоровую неприязнь к инородцам, особенно к евреям. В то время когда его сверстники нагло бушевали на сходках и строили баррикады, Фёдор мирно пел в церковном хоре, носил хоругви и берёг истинную веру.
В четырнадцатом он прямо со студенческой скамьи, как и все «орлята», ушёл на германскую войну, участвовал в Брусиловском прорыве, контуженный, попал в плен, бежал, подался к Корнилову, снова был ранен и тайно вернулся домой только в 1920-м. Фёдор хотел взять припрятанные семейные драгоценности, добраться до Питера и через Ладогу уйти в Финляндию, а оттуда, конечно, в Париж. Однако по доносу гимназического приятеля, увидевшего его на базаре, поручик был арестован и доставлен в ЧК как черносотенец. Почему-то все уверены, будто черносотенцы – это гнусные животные, которые ходили в поддёвках и смазных сапогах, рыгая во все стороны луком и водкой. Напрасно. К вашему сведению, среди черносотенцев были такие выдающиеся люди, как доктор Боткин, химик Менделеев, художник Васнецов, поэт Кузмин… Какие из них погромщики? Кого они громили?! Как говорил наш Сен-Жон Перс, «если знание вызывает печаль, то невежество – смех!»
2. Черносотенец Алферьев
А поручик Алферьев был к тому же красавцем: густые золотистые волосы, голубые глаза, кавалергардская стать. Говорил он на трёх живых и двух мёртвых языках, пел приятным баритоном романсы и арии, а кроме того, прекрасно разбирался в поэзии, знал наизусть всего Гумилёва, да и сам сочинял изрядно. Вся Добровольческая армия повторяла его эпиграмму, размноженную ОСВАГом:
И вот представьте себе, красавец Рюрикович, подгоняемый штыком интернационалиста Чжау Вея, входит в сырой мрачный подвал, где стены залиты кровью мучеников новой русской смуты. Юдифь, одетая, конечно, в кожанку, сидит за столом и, брызгая чернилами, строчит смертный приговор члену ЦК партии правых эсеров Зайцману, который увлекался юными актёрками и часто в прежние годы заглядывал в ювелирный магазин «Гольдман и сыновья», имея скидку как постоянный клиент.
Уловив движение в дверях, суровая следовательница оторвалась от бумаг и встретилась глазами с вошедшим. Что тут сказать! Таких глаз, отчаянно-голубых, как васильки Шагала, она ещё в жизни не встречала. Юдифь почувствовала странный озноб, пробежавший по всему телу, и приняла его поначалу за приступ классовой ненависти. А белокурый черносотенец, наслушавшийся в камере леденящих рассказов о жестокой чекистке, с удивлением обнаружил перед собой хрупкую пышноволосую жидовочку с огромными чёрно-лиловыми глазами. Таких бархатно-печальных глаз ему ещё видеть не доводилось. Фёдор усмехнулся и, к изумлению суровой дознавательницы, продекламировал своего любимого Николая Гумилёва, ещё в ту пору не расстрелянного по делу Таганцева:
