Читать «И хлебом испытаний...» онлайн - страница 95

— Умеешь ездить, — сказал капитан, не повышая голоса. — Теперь спокоен, что доберемся.

— Рано радоваться, начальник, — ответил я и завел двигатель.

— Ты вот что, Алексей, не называй меня начальником. Я у вас не служу.

— А мне любой — гражданин начальник, — ответил я, трогаясь.

— А меня зови Федор Петрович или говори «капитан». Не надо при солдатах «гражданин начальник». Ладно? — Он спокойно и хмуро посмотрел на меня.

— Добро, капитан, — согласился я. Чем-то он мне нравился.

До самого Луданово мы не проронили ни слова, да и дорога не располагала к разговорам, но я нигде не засел, хотя и побуксовал несколько раз.

А черное облако разрасталось все больше и закрыло дальний горизонт.

Луданово стояло на пригорке. На черном горизонте покосившиеся, без шатровых крыш, сорванных ветрами, старые вышки казались иссера-белыми.

Я остановился, воткнул демультипликатор и медленно повел машину на подъем, объезжая распаханную колесами ЗИСа почву.

— Здесь толкать пришлось, — нарушил долгое молчание капитан. — Еле взобрались.

— Вижу, — ответил я и спросил: — Что еще за узкая колея тянется? Прицеп, что ли?

— Пушка, — спокойно ответил капитан.

Я не мог посмотреть на него, глаза щупали подъем, но мне показалось, что он шутит.

Медленно проплывали по бокам машины мелкие сосенки и лиственницы, с уходом человека наступавшие на ничейный, рано прогревающийся по весне пригорок. Надсадно гудела раздатка, и руки напрягались помимо воли, упираясь в руль, словно могли помочь колесам машины. Когда взобрались на подъем, я ответил капитану:

— Раз пушка, тогда постреляем, — и удивленно вздохнул, потому что к ЗИСу с зеленым брезентовым пологом, кособоко стоявшему у повалившихся столбов забора, была прицеплена настоящая пушка. — Да, — сказал я, стараясь быть спокойным, — с этой колотухой мы далеко не уедем.

— Уедем, Алексей. С таким шофером, как ты, я бы и до Берлина отсюда доехал, — весело и громко сказал капитан.

— А что, не пришлось? — Я подвел машину так, что радиатор чуть не уперся в зачехленный пушечный ствол, и остановился.

— Не пришлось, в Чехии ранило, — капитан открыл дверцу и легко выпрыгнул из кабины.

Я вылез и оглядел бывший поселок. Распавшиеся завалины и нижние венцы бараков буйно зацвели темной угрюмой зеленью, пустые мертвые глазницы окон источали мрак, тесовые крыши, моренные дождями и снегом, седловато провисли, и отдельные тесины, вздыбившись, торчали, как перья поломанных крыльев. Ровные некогда дорожки уже невозвратно заглушила белая марь-лебеда, только рябины, посаженные человеком, остались и раскачивали крупные гроздья уже закрасневших, но еще твердокаменных ягод, даже видом своим вызывавших оскомину. Пройдет еще год или два, и тайга засосет почерневшие срубы, обрушит печные стояки, осинник и ольха покроют развалины, а потом взойдут сосны, задавят осинник и ольху, и ничего не останется здесь от людей…

Мне стало не по себе в этом запустении, и я пошел к костерку, вокруг которого сидели солдаты, слушая то, что негромко говорил им капитан. Мне нечего было делать возле солдат, но запах горячей свиной тушенки тянул, как аркан.