Читать «И хлебом испытаний...» онлайн - страница 7

— Ерунда. Где они дворника возьмут?

— А им все равно, скоро лето, обойдутся и так, — она внезапно всхлипнула, резко отвернулась.

Только этого недоставало! Я разозлился и машинально возвысил голос:

— Да что стряслось, черт подери! Ну, выкладывай!

Она еще похлюпала носом, потом, не поворачиваясь, глухим голосом ответила:

— Бурков пьяный ввалился… Полночи все грозил и приставал…

Я почувствовал, что от злости сводит какие-то мышцы на шее, дышать стало трудно.

— Когда?

— Что? — испуганно спросила Наталья.

— Когда это было?! — я уже не контролировал своей интонации.

— Ночью сегодня.

— Так, открытым текстом и предлагал? Да?

Она не ответила, плова зашмыгала носом.

— Перестань! — заорал я.

Наталья съежилась от этого крика, зажала ладонью рот. Мышцы у меня на шее отпустило, я вздохнул и сказал спокойно:

— Не бойся. Никто тебя не тронет, обещаю. И не уволят. — Я достал ключ от квартиры. — На. Прими рюмку — успокаивает. Будет настроение, смахни пыль или просто поваляйся с книгой. Ну, хватит, хватит.

Она протянула руку за ключом, робко взглянула на меня посветлевшими, будто промытыми глазами. Я выдавил на лице улыбку.

— Все перемелется, увидишь.

— Хоть бы какую-нибудь комнатуху свою… Когда имеешь свой угол, все другое.

Лицо ее было усталым и красивым, тихо светились серые глаза, и, ей-богу, она была так хороша — прямо дух захватывало. И хоте стало очень жаль себя, потому что я знал, что эта квартира и эта машина и было все, что я из себя представлял. Я чувствовал, что если они исчезнут, не дай бог, в один прекрасный день, то от меня не останется ничего — я сразу рассыплюсь в прах, и только сведения в картотеке УВД будут свидетельствовать, что я когда-то отведал казенных харчей. И я почувствовал такой приступ тоски, что чуть не потянулся к Наталье, чтобы, ухватив ее за плечи, спрятать лицо в волосах и отдышаться, как беглец, немного оторвавшийся от погони, переводит дух в приречной граве. Но я не сделал этого. Я просто сказал:

— Найдется и тебе нора. Поработаешь, дадут постоянную прописку. Ты же знаешь, сколько я горбил за эту квартиру. Да и не квартира это была — швейцарская под лестницей… Это я уж потом нагородил все. Я и сортиры чистил, и штукатурил, и электриком, и водопроводчиком был, даже крысоловом, а платили меньше, чем тебе, тогда и ставок таких не было. А у тебя все идет нормально: учишься, живешь самостоятельно. Многие же девчонки — в общежитии и на голую стипендию.

— Да устала я от всего… Пройдет, — сказала Наталья.

— Ну ладно. Сунешь ключ в почтовый ящик.

Защелкнул за нею дверцу на кнопку и вырулил со двора.

Я почти автоматически объезжал торчащие крышки люков на улице, они были знакомы, как прыщи на лице, и не отвлекали от мыслей. Я с грустью завидовал Наталье, тому наивному напряжению, с каким она живет, не изменяя себе, тому, что она молода и чиста; я завидовал даже ее огорчениям и неосуществленным желаниям, и мне стало казаться, что все годы, которые я ненавидел, собрались на заднем сиденье машины и хихикают мне в спину, переглядываясь между собой. Их дыхание давило мне затылок, душило смрадными бараками детских и взрослых колоний, вонью придорожных канав; оно леденило ветром, свистящим в таежных делянках, и еще многим, — всем, что я ненавидел и боялся. Может, ненавидел, потому что боялся. И уже не комок стыл у меня в груди, а влажная промерзшая глина, которую копал я возле истока грустной реки, — зеленоватый тяжелый ком, поблескивающий инеем на разломах и все же не сползающий с лезвия лопаты. От этого кома стало трудно дышать и помутилось в голове. Я испугался, что сейчас начнется приступ… Один из тех, что привязались года три назад, что-то вроде эпилепсии. В голове вдруг мутилось, и все плыло перед глазами в омерзительном черно-красном тумане, и внутри сковывало страшной предсмертной тоской. Когда это случалось, я за что-нибудь хватался, бил посуду, рвал книгу… Никаких связных мыслен, образов, чувств — ничего не оставалось в голове, лишь парализующий, необъяснимый ужас и тоска. После этого я чувствовал себя хорошо выкрученной половой тряпкой, валялся на диване, ничего не ел и не пил, даже не курил. Припадки эти всегда случались со мной дома, когда я бывал один, и никто не видел меня в этом помрачении, и вот предчувствие этого здесь, за рулем, на дневной апрельской улице, было особенно тягостным.