Читать «Сдохни, но живи...» онлайн - страница 172

Майское солнце уже веяло благодатным огнем весны и жизни. Хотелось чего-то крепкого и в меру.

Безмерными в этом мире бывают только счастье и водка.

Счастье реже.

Но его и не должно быть много. Все-таки, оно не водка и не свечи. Надолго не купишь.

Под лестницей

Мне нравится любое время, в котором я живу. Даже если это безвременье.

Его лавка была в подъезде старого английского дома с небольшим, но просторным холлом на первом этаже, откуда наверх шла узкая и крутая лестница. Под этой лестницей он и торговал, разложив журналы и книги на небольшом прилавке. Скорее всего, он и жил в этом доме из нескольких квартир, а может быть, даже был хозяином, наследником старой еврейской семьи.

В Англии я встречал немало молодых людей, которые и сами не знали, что такое аренда жилья, и нередко сдавали часть домов, доставшихся им от родителей, дедушек и прадедушек. В этой стране веками не было войн. А люди рождались и старели, работали, крали, строили, копили и передавали это своим потомкам.

Его звали Моше. И он был хозяином единственной в Лондоне подпольной лавочки продажи нацистской литературы. И еще он был еврей.

О Моше мне случайно обмолвились молодые наци, когда в баре, где они собирались, я завел разговор об антисемитизме. В России и рядом с ней он был какой-то другой по сравнению со взглядами западных сторонников Гитлера. В России антисемитизм почему-то гораздо ближе к зоологии и иррациональным отклонениям от человеческих понятий. В Англии наци говорили о сионистской экспансии, мировом еврейском заговоре капитала и монополий, в крайнем случае, отрицали Холокост, но никакой особой ненависти или неприязни к обычным евреям на улицах и в соседних домах не проявляли.

— Да вон, — сказал мне один из них, молодой рабочий из Ковентри, — единственный наш книжный магазин в стране держит еврей. И ничего…

Моше оказался, что называется, типичным. Разве что без кипы на голове. В небогатый ассортимент его бизнеса входили книги, мемуары, неонацистские журналы разных стран, «Протоколы сионских мудрецов», кассеты и диски с выступлениями соответствующих групп, в основном хард-рока, и хроника немецких киножурналов времен войны.

— Я еврей, — просто сказал Моше, тут же спросив меня по-одесски: — И что? Ребята ко мне относятся с уважением, и только обыватели гоняют с места на место. Нигде с товаром постоянно осесть невозможно. А то, что я торгую нацистской литературой, так это обычный бизнес. Зарабатываю на хлеб и на семью. Немного, но хватает. Слава Богу, не оружие и не наркотики…

Он был открытый и общительный, этот Моше. Без агрессии и грубости. И даже, похоже, без политики.

— Я не разделяю этих взглядов, — сказал он, махнув рукой на прилавок. — Но кто-то это покупает. Значит, кто-то и должен продавать. Почему не я? — снова спросил он, и мне стало понятно в который уж раз, что все в мире гораздо проще, чем кажется по незнанию. Или наоборот.