Читать «Мертвые пианисты» онлайн - страница 57

В ту ночь Надя снова подняла вой. Точнее, вой поднялся сам из Надиной глубины. Негромкий, стесненный, сжатый, но достаточный для того, чтобы мама и дядя Игорь опять проснулись. И в первый раз за все время дядя Игорь не стал увещевать Надю. Пока мама поправляла сбившееся одеяло, он молча стоял рядом с сервантом. Скрестив руки на груди и опустив в пол взгляд, налившийся усталостью и неприязнью.

А на следующий день, выходя из церкви, дядя Игорь тихонько сказал маме:

— Знаешь, Марина, я подумал, что, возможно, мы поступаем неправильно. Ведь Надежда и его дочь тоже. И он имеет на нее такое же право. Не по-божески лишать его возможности о ней заботиться.

— Ты хочешь, чтобы я отдала Надю этому подонку?

— Не то чтобы отдала, Марина, нет. Но время от времени Надежда может жить и у него. Ведь вы оба родители.

— Да какой же он родитель! — мамин голос всколыхнулся возмущением. — Он бросил ее на произвол судьбы. Больную дочь!

— Но раз он все-таки вернулся, значит, он раскаивается в своем грехе.

— Только что-то поздно он раскаялся.

— Каяться никогда не поздно, Марина. И нужно уметь прощать. Давать раскаявшемуся второй шанс.

Мамины возражения становились с каждым разом все менее твердыми, все более студенистыми. И в тот же вечер на Надином диване возникла знакомая дорожная сумка. Туго набитая вещами, она криво улыбалась чуть разошедшейся молнией.

Надю отправили к папе.

Папа жил в незнакомом районе, на окраине. В однокомнатной квартире на четырнадцатом этаже. Вид оттуда был потрясающе обширным: на темнеющий пустырь, прорезанный заброшенными трамвайными путями, на ржавые коробки гаражей, на жмущиеся друг к другу однотипные дома, на дымящую вдалеке теплоцентраль. Надя подолгу увязала в этом виде. Стояла часами у окна, как завороженная. Город с высоты казался ей огромной рыболовной сетью, которая вытащила из нее множество разрозненных воспоминаний. Из глубины Нади в наземный мир. И Надя неотрывно смотрела на собственные пережитые моменты, лежащие теперь снаружи, за пределами памяти, и как будто объединенные неприкаянностью. Девочка в полосатом красно-белом платье снова кричала от того, что Надя наступила ей на руку. Кричала громко и долго, вырастала до небывалых размеров, поднималась красно-белыми трубами централи к небу. Над трубами застывал дым, замирал в недоигранном Надей на конкурсе Траурном марше. Простыни, которыми когда-то были накрыты детские тела из двадцать третьей квартиры, теперь развевались на веревках балкона одиннадцатого этажа второго желтого корпуса. И в телах снова бежала по кругу теплая кровь. Ржавые пятна с бабушкиной стремянки перекочевали на стены и крыши гаражей. А между воспоминаниями расползался землистый пустырь, поросший редкими пучками травы. Землисто-серая пустота.

Папа не заставлял учить молитвы, ходить в церковь и с благодарностью есть тушеную брюкву. Это было хорошо. А совсем замечательно было то, что у Нади снова появилась своя комната, куда никто не заходил. По крайней мере в ночное время. Потому что папа спал на кухне, на надувном матрасе.