Читать «Черновой вариант» онлайн - страница 29

А ты выбирай, не стесняйся. Сам делал.

Я вернулся. Она продолжала сидеть так же, как я ее оставил, с зачарованным синим взором.

— Неужели ты сам все это сделал? Из чего?

— Секрет фирмы. Только оно не совсем твердое. На стенку можно вешать, а ногтем ковырять нельзя.

Налил ей кофе.

— Ты сам выбери, — попросила Надя.

Я снял ей Софийский собор.

— Здесь, — показал, — я чуть не переночевал.

Она будто в лотерею выиграла. Как же это просто — сделать ее счастливой.

— Славно у вас, — сказала она.

— Не очень. — Я вздохнул. — Если бы у меня была своя комната, я стены обшил бы тростником, повесил бы фонарь и клетки с птицами.

Придумал я про комнату с ходу, но, кажется, ей моя идея очень понравилась. Ей все нравится, что касается меня. Если бы она не была в меня влюблена, с ней, наверно, можно было бы дружить. В сущности, она неплохая девчонка, искренняя, даже слишком.

Нужно быть хитрее, многое нужно уметь скрывать.

Я помог ей донести до дому «керамику», чтобы не помялась. Подарить бы Тонине что-нибудь такое, чтобы хоть не осчастливить, а доставить минутное удовольствие. Я бы месяц лепил.

18

Мама уехала в однодневный дом отдыха в Семиречье.

Я по ней скучаю. Не привык без нее. Пересмотрел свои книги, побродил по квартире, поговорил по телефону со Славиком и Капусовым и пошел в кино.

Кино — хитрая штука. Мы вживаемся в него. Выходим после сеанса на вольный воздух со своим малоподвижным, невыразительным лицом и ощущаем себя героем картины. Я иду по улице и несу на своем лице маску Жана Габена. Губы мои растягиваются в его улыбку, глаза светят его блеском. Люди, наверно, видят мои сомнамбулические движения и рожу: то улыбка ее искривит, то смехотворное презрение нарисуется.

И никто не подозревает, не видит во мне сейчас истинного. Всегдашнее столкновение воображения с действительностью. Дядька с лысиной на меня уставился.

Мама приедет завтра утром, я ложусь на ее кровать.

Вижу в окне — тонкий мусульманский ломтик луны лежит кверху рожками.

Меня кто-то обнимает. Я, сонный, тоже обнимаю и нюхаю. Пахнет свежестью и чем-то домашним, только моей матери присущим. В окне солнце. Мама сама очень рада возвращению домой. Не любит никуда уезжать.

— Семиречье, — говорит, — утопия, коммунизм.

Встречаю женщину шестидесяти лет, а выглядит на двадцать пять. Рассказывает, всю жизнь в Ленинграде прожила, а в Семиречье нашла свое счастье. Там — как при коммунизме. Свежий воздух и никаких очередей. Встречаю мужчину сорока лет — выглядит на двадцать…

Я приподнимаюсь на постели:

— Мама, что за ерунду ты городишь!

— А что такое? — Она смущена. — Я рассказываю, что видела своими глазами.

— Но это же невозможно! Кто послушает, скажет, с ума сошла, честное слово!

Мама поворачивается и уходит. Она очень быстро обижается, но сейчас же забывает, что обиделась или рассердилась. Если бы она была позлопамятней, я не обижал бы ее так часто.

Она копается в кухне. Наконец тихо оповещает:

— Завтрак готов.

Я не встаю.

Мать возится в ванне, потом хлопает входная дверь.

У меня болит голова. Плетусь на кухню. На сковородке остывшая яичница, на блюдце — два пирожных. Две пустые чашки, две вилки.