Читать «Начало очень долгого пути» онлайн - страница 15

Открытого процесса над нами не вышло. Многомесячное следствие на Лубянке не привело нас, троих обвиняемых, к единому согласию. Без такого партнерского согласия процесс не вытанцовывался. Махнув на нас в конце концов рукой, следствие передало обвинительное заключение, подписанное, как я уже сказал, главным прокурором Советского Союза, в Военную Коллегию Верховного суда СССР. Иона Никитченко, будущий наш судья на Нюрнбергском процессе главных военных преступников, человечек с мелким личиком крысы, снял в приговоре статью от 1-го декабря 1934 года, гарантирующую смертную казнь, и пустил нас троих в десятилетнее скитание по срочным тюрьмам и лагерям. Евгений Бугаевский не снес долгой дороги: спустя год после приговора, в 1938-м, он скончался в первой из предписанных нам срочных тюрем – Вологодской. Он был давно и тяжело болен, а тюрьма не санаторий.

5

 В собачник принесли мое предварительное обвинение на одной странице и карандаш, чтобы я мог написать на обратной стороне листа свои вопросы и опровержения. В обвинительном заключении указывалось, что я состою членом подпольной троцкистско-террористической организации и что, посетив в апреле сего года члена этой же организации Евгения Бугаевского, вел с ним антисоветский разговор, клеветал на руководителей партии и правительства и высказывался в том смысле, что их всех надо убирать со своих постов как провалившихся в экономике и политике, даже если для этого понадобятся активные практические действия. Подобные преступные разговоры и задуманные действия попадали под Уголовный кодекс РСФСР, статья 58 (особые преступления против государства), пункты 8 (терроризм), 10 (антисоветская агитация) и 11 (антисоветская организация – группа единомышленников). К этим пунктам 58-й добавлялась еще зловещая статья от 1-го декабря 1934 года, мстительно объявленная на весь мир в день убийства Кирова.

– Набор у вас! – с уважением произнес болгарин, поинтересовавшийся (через плечо), что я с таким вниманием изучаю. – Даже если скинут иной пункт, остального хватит на всю жизнь.

Меня душили удивление и ожесточение. Я удивлялся тому, что мне приписали слова и действия, так же подходящие мне, как седло корове. Ни в яви, ни во сне я не чувствовал себя врагом властей, тем более – врагом общества. Так беспардонно оклеветали меня, и надо теперь изыскивать оправдания, доказывать, что я вовсе не я! Бесконечно оскорбительно логически убеждать кого-то, что явная ложь – не более, чем ложь. И, схватив карандаш, я набросал на обратной стороне листа не опровержение обвинений, а стихи о том, что я мог числить за собой. 

ПРИЗНАНИЕ Начинается строгий суд. Признавайся. Тебя не спасут. Ночь безжалостна и свежа, День у следователя в плену. Что имелось и где держал – Покажи. Не скрывай вину. Перед следователем сухим Ты читаешь свои стихи. Говоришь ему: признаю Прегрешенья свои сполна. Все имелось – любовь, жена, Уголочек в скудном раю, Дочь, мечты, две стопки стихов, Ночь, крадущаяся в бреду, День в трудах да еще в саду Шорох трав и листвы глухой. И вина есть – любил весну, Осень, лето, седой ковыль, Лес мятущийся, ветер, пыль И народ свой, свою страну. Так суди же меня скорей Без открытых для всех дверей И без жалости. Не должна Жалость быть в превратном уме. Так огромна моя вина! Так безмерно, что я имел!