Читать «Мю Цефея. Игры и Имена» онлайн - страница 208

Помело свистит и воет, и резвятся рядом черти, птички божии от страха градом валятся с небес.

Дюку — все по барабану, он сейчас носитель смерти, у него елда на взводе и стилет наперевес.

Вот метла снижает скорость. Дюк хохочет и ликует, он сквозь слезы — что от ветра — видит холм, на нем шатер. Черти сдриснули бесследно — во как демоны очкуют. Дюк метлу бросает на хуй: он не дворник, а бретер!

Он — вершитель божьей кары, инквизитор, крестоносец. Он прокрутит образину на своем мясном багре. Он — изрядный фехтовальщик, и крушитель переносиц, и тэдэ в подобном духе.

Шаг — и Дюк уже в шатре.

А внутри — прохлада, сумрак, дух озоновый смолистый. Пчелы с гулом собирают мед, разлитый по столу, а на шелковой постели голый, потный, мускулистый — наш урод. Азартно жарит чернокожую герлу.

Дюк с болезненной усмешкой приближается, заносит над спиной урода ножик… и втыкает что есть сил!

Сука-а-а-а, в самый миг оргазма! Образину с телки сносит.

Дюк угрюмо каламбурит:

— Слил, урод? Да мимо слил.

***

Волосатое страшило, истекая липкой кровью, извиваясь, как опарыш, и стеная, как банши, издыхает. Дюк кивает, шевельнув белесой бровью:

— Да, клинки толедской стали неизменно хороши!

Повернувшись к чернокожей, любопытствует, зевая:

— Ну а ты-то здесь откуда, неуместная герла?

Та, со вздохом:

— Это автор! Осторожный, сука. Знает, быть расистом некрасиво. Инклюзивность, все дела…

В это самое мгновенье — будто, знаешь, в фильме «Нечто» — начал вдруг преображаться остывающий урод. Негритянка шмыг наружу, Дюк — руками за сердечко. Ну еще б, такой нежданчик! Гребануться ж поворот!

Если честно, здесь и автор чуть не сквозанул налево. Стреманулся, блин, по полной, а ведь шпарил бодрячком.

Но восстал не труп ходячий, а прекраснейшая дева! Не опишешь даже в сказке — кровь с тигриным молоком.

Приколись, метаморфоза: из чудовищ — в фам фатали! (Я бы ей присунул взносов в материнский капитал.)

Дюк, с трудом скроив беспечность на породистом хлебале, хоть и педик, замечает: у него чуть-чуть привстал.

***

Дева, скромно пунцовея, выступая, будто пава, ретируется к постели, где, укрыв шелками стан, подоткнув под бок подушку, улыбается лукаво и чарующим контральто говорит:

— Кароч, братан. Раз уж ты пришел незваным, подло ткнул мизерикордом, обломал меня с чернявой и лишил добра в штанах, то послушай-ка в отместку быль о том, за коим чертом бонвиван, кутила, витязь стал теперь девчонкой нах.

Я — царевна Беловодья, ангелочек, хохотунья. Мной с пеленок любовались, мной гордился царь-отец, но, как водится, однажды уязвил монарх колдунью.

Дальше все по экспоненте: гнев, проклятие, пиздец.

В одночасье солнце скрылось, Беловодье стало серым, ведьма плюнула в ладони и прошамкала, кряхтя:

— Пятьдесят градаций скверны, пятьдесят оттенков серы, пятьдесят крушений веры ты изведаешь, дитя! Весь твой мир сгниет и сгинет, превратится в бестиарий. Беловодье станет топью, Уродбургом — Китеж-град. Все, кто дорог, воплотятся в гребаных рогатых тварей. Жизнь предстанет чередою злоключений и утрат. Ты же в теле коемрази, волосатого урода с огроменными рогами, но некрупным черенком, будешь портить людям нервы все сильнее год от года, изъясняясь, блин, не прозой, а стихами с матерком!