Читать «Обреченный Икар. Красный Октябрь в семейной перспективе» онлайн - страница 94

Сергей Чаплин: «Другая жизнь мне не нужна»

Письмо гражданину Берии, написанное в тюрьме заключенным С.П. Чаплиным:

Народному комиссару внутренних дел СССР Берия от з/к, бывшего работника УНКВД ЛО Чаплина Сергея Павловича

ЗАЯВЛЕНИЕ

Гр-н Народный Комиссар, в Вашем лице я обращаюсь к партии и правительству и убедительно прошу Вас разобраться в моем деле, которое с 23-VII-39 г. числится за особым совещанием НКВД СССР.

Два года тому назад 1-VII-37 г. я узнал, что в Москве арестован мой брат Николай Чаплин, бывший начальник Подора Кировской железной дороги и начальник Юго-Восточной железной дороги. Я донес об этом рапортом начальнику 3 отдела УГБ УНКВД ЛО Шапиро и в тот же день 1-VII-37 г. был арестован в здании УНКВД ЛО капитаном Ржавским в его служебном кабинете и заключен в одиночку КПЗ.

Мне было предъявлено обвинение в том, что я являюсь членом к.р. организации правых, во главе которой якобы стоят Рудзутак, Антипов, Сулимов и Сырцов и в которую вовлек меня, якобы, мой брат Н. Чаплин. Тогда же я заявил, что это ложь и что я никогда ни в каких к.р. организациях не состоял и к.р. деятельностью не занимался. 29-VII-37 г. я был переведен в «Кресты», где просидел в одиночке, без единой прогулки и буквально на голодном пайке 5 месяцев до 1-I-38. Ни разу за 5 месяцев я никем не был допрошен, писал заявление Заковскому, в котором утверждал, что я арестован ни за что. 1-I-38 я был переведен обратно в ДПЗ, где 3-I-38 г. меня допросил работник ДТО Кировской железной дороги Кириллов, который предъявил мне по существу новое обвинение в том, что я являюсь членом к.р. орг. на Кировской дороге, созданной якобы Н. Чаплиным. Я заявил, что это ложь. Прошел январь и февраль 38 г. и ни единого допроса. В марте меня один раз допросил начальник ДТО Кировской железной дороги Шумский, который, угрожая избиением и карцером, требовал от меня показаний. После этого допроса я сидел без вызова до мая 1938 г. В мае мне зачитали показания Н. Чаплина, В. Чаплина, Ледника, Охотина и Мусатова. Зачитали эту чудовищную ложь и клевету на меня, без единого конкретного факта, и не дав очных ставок. В мае же от меня требовали показаний, под угрозой избиения, о моей якобы шпионской деятельности в пользу сначала Японии, потом Англии, без всяких на то оснований и каких-либо материалов. Я утверждал, что все это ложь.

Июнь, июль и август 1938 г. я сидел без допроса. 27 августа 1938 г. меня вызвали на допрос: следователь Баланов бросил на стол дело и с улыбкой заявил: «Читай и удивляйся».

То, что я прочел в деле – показания Н. Чаплина, Ледника и других, – все это меня дьявольски поразило, и мозг мой буквально стал дыбом. В отношении меня была самая наглая, ничем не прикрытая клевета, без фактов, голословная, грубая ложь. Что касается их самих, то мне впервые стало об этом известно, и не укладывалось, и до сих пор не укладывается в сознании. Тогда же мне переквалифицировали обвинение, и если раньше была ст. 58 п. 10-11, то прибавили теперь, без всяких на это материалов пункт 8. На этом закончилось т. н. «следствие». 22-IX-38 г. я предстал перед военной коллегией Верхсуда СССР по обвинению в пр. пр. 58 п. 8-11 УК. Приходится удивляться, как мог Прокурор Вышинский утвердить такое обвинительное заключение, когда в деле не было показаний о причастности моей к террору, ведь Н. Чаплин в своих показаниях заявил, что он к террористической деятельности организации меня не привлекал, тем самым отпадают показания об этом Ледника и Охотина, которые показывают, что им, якобы, говорил об этом Н. Чаплин. Сам же, якобы, руководитель террористической группы Цодиков ни слова не говорит обо мне как об участнике группы. В обвинительном заключении говорилось, что я принимал участие в 2-х покушениях на наркома Кагановича: в конце 1935 г. и летом 1936 г. На суде я заявил, что я лишь в декабре 1935 г. прибыл в СССР из заграничной командировки по линии ИНО ОГПУ, а с мая по октябрь 1936 г. я не встречался с Н. Чаплиным и др., и что все это ложь, и я ни в чем не виноват. Суд направил мое дело на доследование, которое кончилось после единственного допроса, произведенного 4-XI-38 г. Ни очных ставок, никаких новых материалов доследование не дало, а ограничилось одним протоколом, в котором указывалось на мое отсутствие из СССР с мая 1933 г. по декабрь 1935 г.