Читать «Игра и мука» онлайн - страница 188
Иосиф Леонидович Райхельгауз
Для меня одиночество – это невостребованность. Поэтому если даже в выходной день, нерабочий, что бывает редко, бесконечно звонит телефон и во мне нуждаются, я не одинок, чувствую себя нормально. Если телефон молчит, я чувствую себя одиноким, возникает тревога – я никому не нужен. Везде обошлись без меня.
92. Интерес к жизни – откуда он черпается? Вы любите читать стихотворение Вознесенского – «А на х…я?» – разделяете позицию поэта? Никогда не возникает этот предательский вопрос черного ворона?
Это стихотворение – выдающаяся часть из поэмы «Оза». Там после всех этих вопросов ворону дает ответ сам Вознесенский, с которым я абсолютно согласен:
Сама жизнь – это высшее счастье.
93. Были события, которые рождали ощущение нового этапа к жизни? Рождение детей? Внучки? Должность худрука? Пожар в театре? Что заставило ощутить новые возможности?
Все эти события способствовали. Фраза Грибоедова «пожар способствовал ей много к украшенью» не зря стала крылатой. Потому что это, конечно, метафора. Когда меня первый раз выгнали из института, я довольно быстро стал осознавать, что это возможность следующего хода. Когда меня, студента, пригласили на работу в «Современник», случился новый поворот. Это же касалось и других ситуаций – когда гнали с работы, когда родились дети, когда сделали операцию, которая спасла мне жизнь. И конечно, когда этот театр то разрушался, то воскресал.
94. Вы боитесь смерти?
Нет, не боюсь. Но хочу умереть как можно позже.
95. Что для вас, атеиста, смерть – небытие? Помните, как у Булгакова: каждому будет дано по его вере?
Смерть – это небытие. Когда прихожу на кладбище к папе и маме и вижу два огромных камня, которые я поставил на их могилах, я хорошо представляю, как стоит здесь третий камень – мой, и как сюда пришли мои дети. И это совершенно нормально. Логично и естественно. Смерть так же естественна, как и жизнь.
96. Почему вы всем помогаете? Со всеми говорите по телефону? Соглашаетесь встретиться, поговорить, когда вас об этом просят иногда совершенно незнакомые люди? Почему вы так доступны?
Я родился в очень простой семье – в семье еврейских колхозников. И всегда, особенно в юности, фантазировал себе другую жизнь и пробивался в другой круг. Я был абсолютно уверен тогда, что все, о чем фантазирую, достигну. Бывали времена, когда я голодал. Купить в буфете солянку в день стипендии было счастьем. Жил в проходной комнате в коммунальной квартире и фантазировал, что у меня будет огромный дом. Мне казалось странным, если у человека много еды, и он не делится. Почему он едет на машине и не подвезет другого, стоящего под дождем на дороге. Почему у него огромная библиотека, а он не дает книги почитать. Почему у него много денег, а он никому не помогает. И я в юности был убежден, что у меня все будет – дом, машина, достаточно еды и денег. И что я буду делиться с другими людьми. И все это у меня теперь действительно есть, и я не забыл свое намерение делиться. Также и в профессии. Когда меня выгнали из ленинградского театрального института, я приехал в Москву и пришел в театр на Бронной просить Андрея Александровича Гончарова о возможности перевестись в ГИТИС. Я ждал его несколько часов, пока он репетировал. Потом услышал громогласный рев: мэтр что-то там вещал. Потом по лестнице пробежала группа перепуганных людей. Потом спустился он, как Господь Бог с небес, в окружении какой-то подобострастной свиты. И когда я попытался что-то спросить, на его лице отразился ужас: что это за козявка, которая посмела с ним заговорить. Он долго не понимал, о чем я… Наконец, ему надоели мои невнятные объяснения, он что-то рявкнул, и я вылетел оттуда. В этот же вечер пошел в театр имени Ленинского комсомола, где шел спектакль Анатолия Эфроса «Снимается кино». И увидел самого Анатолия Васильевича. Я подошел к нему с тем же вопросом. Анатолий Васильевич долго выслушивал, вникал, кому-то звонил, стал что-то спрашивать. А потом объяснил, что он мой товарищ по несчастью – его тоже отчислили, только из ГИТИСа. И не из студентов, а из преподавателей. Поэтому ему жаль, что он не может мне помочь. И он настолько вдохновил меня, что я дал себе клятву: никогда не уподобляться Гончарову и всегда уподобляться Эфросу. Хотя, возможно, это были единичные поступки этих моих выдающихся коллег.
