Читать «Опыт о критике» онлайн - страница 3

Александр Поуп

II

Ничто не в силах так нас ослепить, Так часто в заблуждение вводить И с толку сбить совсем в конце концов, Как спесь — беда обычная глупцов. Безлюдно там, где правят ум и честь, Но в царстве спеси подданных не счесть. Как газом наполняются тела У тех, чья плоть бескровна и дрябла, Так полон спеси человек пустой, Тот, кто всегда доволен сам собой. Когда рассеет разум эту тьму, Свет истины откроется ему. Своих пороков мы не сознаем, Лишь от других о них мы узнаем. И полузнайство ложь в себе таит; Струею упивайся пиерид: Один глоток пьянит рассудок твой, Пьешь много — снова с трезвой головой. Воспламеняет нас искусства свет, Нас обольщает Муза с юных лет, Когда мы можем воспринять легко Лишь близкое, не видя далеко; И лишь поздней, не сразу и не вдруг Поймем, как бесконечен мир наук! Так, покоряя Альпы, мы идем Нелегким и обманчивым путем: Преодолев долины и леса, Мы думаем, что вторглись в небеса, Что более не встретятся снега, Что первые вершины, облака Последними являются — и вдруг Громады Альп опять встают вокруг, И поражают наш усталый взор Все новые холмы и цепи гор! Творение оценит верно тот, Кто замысел писателя поймет. Все в целом зри; выискивать грехи Не стоит, если хороши стихи, Передают они Природы суть, И восхищеньем пламенеет грудь; Дарованных нам гением услад Ужели слаще критиканства яд? Но песни бесталанного певца Не могут волновать ничьи сердца; Их приглушенный и холодный тон Наводит скуку и ввергает в сон. Пленит в искусстве и в Природе нас Отнюдь не частность — не губа иль глаз; Мы постигаем красоту вещей В гармонии, в единстве их частей. Великолепный храм когда мы зрим (То чудо мира и твое, о Рим), Он не отдельной частью нас дивит, Он в целом весь являет дивный вид; Не ширина, длина иль высота — Чарует всей постройки красота. Скажи, какой непогрешим поэт? Таких не будет, не было и нет. В творение свое любой пиит Не больше, чем задумал, воплотит; Уменье есть и средства хороши — Ему рукоплещи от всей души; За мелкие просчеты не ругай, Ошибкой меньшей — больших избегай. Гнушайся правил, что дает педант; На мелочь не разменивай талант; Тем, кто всецело в мелочи залез, Деревья загораживают лес; О принципах шумят, а пустяки Их привлекают — ну и чудаки! Припомните, как рыцарь Дон Кихот Со встречным бардом разговор ведет (Сейчас бы разве только Деннис мог Вести такой серьезный диалог); Их вывод — олух тот и пустозвон, Кому сам Аристотель не закон. Был счастлив бард: на знатока напал; И рыцарю он пьесу передал, Дабы единства, образы, сюжет — Все просмотрев, тот дельный дал совет. Все было так, как требовал канон, Был только бой из пьесы исключен. "Нет боя?!" — рыцарь в ярости вопит; — Его не допустил бы Стагирит. "О небо! Кони, рыцари нужны, И бой они изобразить должны". — Но где подмостки, чтоб вместили рать? "Постройте; в поле можете играть". Когда придирчив критик, а не строг, Весьма пытлив, однако не глубок И более капризен, чем умен, — Довольно бестолково судит он; И главное в искусстве проглядит Из-за того, что слишком мелочит. Прельстителен для критиков иных Замысловатый и мишурный стих; Поэт — по их понятьям — это тот, Кто ослепляет множеством острот. Плохой художник, пишущий портрет, Орудует совсем как сей поэт; Не зная, как натуру передать, Он златом, перлом тщится прикрывать Все прелести нагого естества, Скрывая недостаток мастерства. Природе истинный талант найдет Наряд такой, который ей идет, И то, о чем лишь думает другой, В творенье воплотит своей рукой; Тот образ покоряет сразу нас, Что представляет правду без прикрас. Как делает огни заметней тьма, Так скромность оттеняет блеск ума. Обилье крови гибельно для тел, И остроумью тоже есть предел. Иному дела нет до смысла книг, Такого восхищает лишь язык; Расхваливает книжки этот фат, Как дамы кавалеров, — за наряд; Он упоен: о, как роскошна речь! А остальным способен пренебречь. Слова как листья; где обилье слов, Там зрелых мыслей не найдешь плодов. Витийство, будто преломленный свет, Все в радужный окрашивает цвет; Все в равной мере ярко, все горит, А лик Природы совершенно скрыт. Но верный слог, как солнца ясный свет, Сумеет просветлить любой предмет, Отделать и позолотить его, Не исказив при этом ничего. Слова — лишь платье мысли; право, ей Тем более подходят, чем скромней. Как царский пурпур не к лицу шуту, Так слог не скроет мысли пустоту; И как имеешь много платьев ты: Для дома, бала, верховой езды, Так стили различаются, затем Что нужен разный стиль для разных тем. Дабы лавровый заслужить венок, Иные воскрешают древний слог; Старинный слог, а смысл по сути нов — Что толку от подобных пустяков? Лишь неуча он удивить бы мог, И только усмехается знаток. Мечтая, как Фунгосо, лишь о том, Чтоб только не ударить в грязь лицом, Тем хвастаются щеголи пера, Что дворянин носил еще вчера. Тот глуп, кто лучше дела не нашел, Чем наряжаться в дедовский камзол. Для слов ли, мод ли — правило одно: Старье или новинка — все чудно; Новинки восхвалять остерегись, А за старье подавно не держись. Но чаще песни хвалят иль хулят За строй созвучий, музыкальный лад; Дарует Муза тысячу красот, А слышат только, как она поет; И как иные, приходя в собор, Не Слову внемлют, слушают лишь хор, Так дурачки стремятся на Парнас, Чтоб там ласкал их слух прекрасный глас. Иной настолько педантично строг, Что требует лишь равносложных строк, Хотя известно: зачастую глух К открытым гласным наш английский слух; Не велика и помощь слов вставных; Затертые слова вползают в стих, Уныл их монотонный перезвон, И строй привычных рифм рождает он; Слова "Зефир прохладою дышал" Родят строку "он листьями шуршал", А если "заиграл, журча, ручей", Наверняка последует "Морфей". Так за куплетом тянется куплет, Поется песня, в коей мысли нет, Свой долгий слог влачит едва-едва Александрийская нескладная строфа. Пусть, если хочет, носится такой С размеренной и вялою строкой; Но ты цени те песни высоко, Что раздаются звонко и легко: И Денема раскаты слышны в них, И сладостный уоллеровский стих. Изящный слог и меткие слова Не плод удачи — дело мастерства, В движеньях тоже грациозен тот, Кто знает менуэт или гавот. Но важен для стиха не только слог, Звук должен быть созвучен смыслу строк: Струя ручья прозрачна и тиха — Спокойно и течение стиха; Вздымаясь, волны бьют о берега — Взревет и стих, как бурная река; Аякс изнемогает под скалой — Слова с трудом ворочают строкой; Летит Камилла вдоль полей и нив — И зазвучал уже другой мотив. Какая в песнях Тимофея власть: То разжигает, то смиряет страсть! И сын Амона чувствует в крови То славы пыл, то сладкий зов любви; То яростью горят его глаза, То затуманит зрение слеза. И перс, и грек, и властелин племен — Всяк дивной силой музыки пленен! Как прежде потрясал всех Тимофей, Так ныне Драйден жжет сердца людей. Остерегайся крайностей; они В себе таят опасности одни. Те — рады крохам, этим — все подай, В подобные ошибки не впадай. Пустяк, насмешка разозлит весьма Того, в ком спеси больше, чем ума; Башка такого как больной живот: Его от всякой острой пищи рвет. Но и любой удачный оборот Пускай тебя в восторг не приведет; Что скромно одобряют мудрецы, Тем шумно восхищаются глупцы; Впрямь чувство меры изменяет им, Все, как в тумане, кажется большим. Один — чужих, другой — своих хулит; Тот — только древних, этот — новых чтит. Они способны признавать талант Лишь избранных, как праведность — сектант; Послушать их, так божья благодать Лишь им любезных может осенять. Но это солнце свет свой всюду льет, От южных и до северных широт, Льет ныне, как и в давние года, И будет согревать людей всегда. У всех бывал упадок и подъем, И ясный день сменялся мрачным днем; Но стар иль нов талант — им дорожи, Цени лишь правду и чурайся лжи. Иным самим подумать недосуг, Им важно то, что говорят вокруг; Они в своих суждениях — рабы Избитых мнений суетной толпы. Иной творит над именем свой суд И разбирает личность, а не труд. Но хуже всех — бесстыдные дельцы, Тупые и надменные льстецы, Те лизоблюды, что нелепый суд К ушам владыки своего несут. Не жалок разве был бы мадригал, Когда б его бедняк рифмач слагал? Но если то хозяина строка — Как остроумна! Как она тонка! Все совершенно в опусе его, И в каждом слове видно мастерство! Так, подражая, неуч вздор несет. Иной ученый муж не меньше лжет; Кичась оригинальностью своей, Он чернь клянет и судит в пику ей, Хотя толпа иной раз и права; Поистине дурная голова! Иной все хвалит, что вчера бранил; Он, видишь ли, умнее стал, чем был; Ему бы быть немного поскромней — Нет, завтра станет он еще умней. Он с Музой как с любовницей живет: То носит на руках, а то побьет; Нетвердый ум, мятущийся всегда, И суд его — не суд, а чехарда. Мы так умны, что собственных отцов Сегодня принимаем за глупцов; А наших сыновей наступит час — Что думать им прикажете о нас? Когда-то наш прекрасный Альбион Схоластами был густо населен; Влиятельным считался тот из них, Кто больше всех цитировал из книг; Все обсуждалось: вера и Завет, Шел спор о том, в чем, право, смысла нет. А ныне лишь в Дак-Лейне сыщем мы Адептов этих Скота и Фомы, Средь хлама в Лету канувших годин И столь родных их сердцу паутин. Меняла даже вера свой костюм; Не платит разве моде дань и ум? Иной, желая умником прослыть, Согласен все приличья преступить И славу тем снискать себе готов, Что вызывает смех у дураков. Иной же мнит, что всех достиг вершин, И мерит всех людей на свой аршин; Такой, свои достоинства любя, В лице другого хвалит лишь себя. Вражда умов сопутствует всегда Раздорам в государстве; в том беда, Что распри партий и борьба идей Удваивают ненависть людей. Как Драйдена неистово бранят, Как атакуют — пастор, критик, фат! Но здравый смысл, конечно, верх возьмет, Пройдет пора злословии и острот, И неминуем воздаянья час. Приди он вновь, чтоб радовать наш глаз, Найдутся Блэкмор, Мильбурн и средь нас; И если б кто Гомера воскресил, Из мертвых вновь поднялся бы Зоил. Но зависть, словно тень, лишь оттенит Величье тех, кого она чернит. И Солнце тоже застилает мгла, Сгустившаяся от его тепла, И гаснет в тьме его слепящий луч; Но вот светило вырвется из туч — Еще прекрасней ясный лик его — И снова дня наступит торжество. Восславь же первым славные дела; Нужна ли тех, кто медлит, похвала? Стихи живут недолго в наши дни, Пусть будут своевременны они. Тем лучшим временам пришел конец, Когда века переживал мудрец; Посмертной славы нет, увы, давно, Лет шестьдесят — вот все, что нам дано; Язык отцов для нас уж устарел, И Драйдена ждет Чосера удел. Так, если мысль у мастера ясна И кисть его искусна и точна — Прекрасный новый мир творят мазки, И ждет Природа лишь его руки; Передает все краски сочный цвет И мягко сочетает тень и свет; Когда же образ, сотворенный им, Пред взорами предстал совсем живым Подводят краски, их недолог век, И нет шедевра — выцвел и поблек! Но зависть побороть не в силах тот, Кто больше обещает, чем дает. Бахвалится юнец своим умом — А где его тщеславие потом? Так радостно раскрывшийся бутон На смерть весною ранней обречен. В чем состоит злосчастного вина? Бедняга, как неверная жена, Тревогой платит за восторг стократ, Чем больше даст, тем большего хотят; Он всем не в состоянье угодить, Иным же только может досадить; И честь свою ему не отстоять; Невеж способен он лишь испугать, Кто ж поумнее, те его бегут, Его честит дурак и губит плут. Невежество всегда являлось злом, Как бы не стало знание врагом! Встарь награждался лучший изо всех, Тех славили, кто с ним делил успех; Хоть получал триумф лишь генерал, Но он солдат венками поощрял. А ныне кто Парнас ни покорит, Столкнуть с него другого норовит; Признанья жаждут множество писак, Казаться хочет умником дурак; И с грустью вижу я, глядя вокруг: Плохой поэт всегда неважный друг. Как низко смертных заставляет пасть, Как мучает святая к славе страсть! Так жаждать славы! В кой же это век Был так унижен словом человек? А надо ум с добром бы совмещать, Грешить как люди и как Бог прощать. Но даже дух возвышенный порой Снедаем недовольством и хандрой; Так пусть же гнев он изольет на зло, Что вред неизмеримый принесло, Хоть и опасно делать это в век, Когда за смелость платит человек. Нельзя простить бесстыдство никому — Ни дурню, ни блестящему уму; Не может циник вдохновенным быть, Как неспособен евнух полюбить. В дни праздности, богатства и утех Сорняк произрастает без помех: Король в одной любви преуспевал, Страной не правил и не воевал; Писали фарсы пэры, между тем Их содержанки заправляли всем; У остряка был даже пенсион, А юный лорд куда как был умен; Когда же двор комедию смотрел, Как трепетал прекрасный пол, как млел! И, право, маски не было такой, Дабы ушла нетронутой домой; И скромный веер больше никогда Уж не скрывал девичьего стыда. Нам принесла потом чужая власть Социнианства мерзкую напасть; Пришел безбожных пасторов черед, Желающих исправить свой народ И лучший путь к спасенью преподать; Свои права отныне обсуждать Всяк подданный небес свободно мог, Чтоб самодержцем не казался Бог. Но мог ли быть от проповедей прок, Когда плоды их пожинал порок? Подумать только, что вещали нам Титаны мысли, вызов небесам Так оголтело смевшие бросать! И богохульством полнилась печать. Ведите с ними, критики, бои! Мечите стрелы, молнии свои! Нельзя вину тех извергов прощать, Кто любит непристойностью прельщать; Тот всюду зрит разврат, кто в нем погряз, Как желтым видит все желтушный глаз.