Читать «Земля случайных чисел» онлайн - страница 174

Татьяна Замировская

Уильям Блейк крутился вокруг Анны-Марии, Анна-Мария крутилась вокруг Уильяма Блейка.

– Ладно, давай попробуем, – сказала она.

И открыла вначале дверь ванной комнаты, а потом входную дверь.

– Идите домой, – сказала она. – К самому первому. Вы в полной комплектации теперь.

Утром мы вычистили ванную комнату, кое-как набили сумки нашими вещами, поулыбались хозяевам квартиры, попрощались с Евой-Лоттой и остальными свидетелями чуда и отправились прямиком в банк узнавать адрес нашей дарительницы – нам было что ей предложить. Возможно, ей захотелось бы завести еще пару личных автомобилей с водителями? Работа по возвращению хозяевам умерших животных – не самая легкая, как мы уже поняли, но перспективы перед нами открывались просто заоблачные. Вдвоем мы можем только находить, освобождать и возвращать тех, кто живой. Втроем мы, оказывается, возвращаем даже неживого в семь этапов. Это огромные деньги в перспективе. Огромные. Только бы уговорить ее, только бы уговорить.

На стене банка мы увидели знакомое объявление.

– Это старое, – сказала Анна-Мария.

Но объявление выглядело новым. Возможно, мы все-таки смогли избавиться от постоянного пришествия Уильяма Блейка, освободив его ровно семь раз, и проклятие перешло обратно его несчастной вечной хозяйке? Или великий поэт-визионер просто улизнул от любвеобильной и лживой хозяйки в триумфальную ночь своего сияющего возвращения, после чего каждый вечер приходил к нам на крыльцо, чтобы мы его поймали, после чего аккуратно, будто хомячок, просачивался прочь в ванную форточку, и это нагромождение котов в крошечной комнатке было нашей с Анной-Марией коллективной галлюцинацией?

Нет, полная чушь, решили мы. Все посыпалось не зря, Принс умер не зря. Просто теперь у нас всех будет новая работа и все наконец-то окончательно наладится. Ведь слишком всюду до сих пор слишком много любви.

Золотые окна в доме напротив

В доме напротив были золотые окна, чужие годы напротив были тоже золотые и сияющие, как все окна мира; когда-то она просто вышла в это окно и тут же вернулась обратно, и ничего не менялось и не изменилось, и это страннее всего.

Капа помнила и про окна, и про все остальное, но в глубине того, что она не осмеливалась теперь называть душой, понимала, что существуют вещи и явления, которые теперь невозможно ни назвать, ни вернуть, ни обратить во что-то другое.

Воспоминание о болезни, впрочем, превратилось в плавучий хлам, колокольный храм за холмом, полусон и морок.

Капа лежала и смотрела в золотые окна новой ее зари, и не понимала, случилось ли все или не случилось ровным счетом ничего. Одеяло на ее груди мерно вздымалось и опускалось, как снежная вершина в невозможной ледяной ветреной дали сквозь слезящиеся дрожащие веки; воздух входил в легкие властно и почти агрессивно, словно он весь был огромная небесная воздушная невидимая машина для проталкивания целебности себя сквозь огромную, целую и спокойную Капу.

Спокойно, сказала себе Капа, видишь же, все спокойно, я все помню.

На соседней кушетке никого не было. Капа была совершенно одна, и у нее не было ощущения, что помимо болезни из нее вычистили что-то еще, что-то не менее яростное, всеобъемлющее и целиком захватившее ее тело и когда-то делившее его на двоих с болезнью с отчаянным инстинктивным сладострастием слепых щенков, борющихся за рыхлый розовый молочный живот жизни.