Читать «Три дня одной весны» онлайн - страница 85

И вслед за ним оба дехканина подтвердили, что не следовало так поступать с Юнусом и что вообще это — грех. Ярость охватила Усмон Азиза, и хриплым голосом он прокричал им, чтобы немедленно убирались вон.

Опустив головы, они ушли.

Между тем небо светлело. Сквозь тонкий, с большими ярко-голубыми разрывами слой пепельных облаков проглядывало солнце. Царственно сияло оно в своих беспредельных владениях и обогревало землю, напитавшуюся живительной влагой и сейчас словно получившую время для отдыха и спокойного, глубокого дыхания. Легкий ветерок едва шевелил вершины деревьев.

В дальнем конце айвана ворковала горлица; чирикали и суетились воробьи, громко фыркали, склоняясь над своими кормушками, кони, — и с надменным безмолвием наблюдали за всем этим семь снежно-белых вершин горы Хафтсар.

Но как бы порвались нити, связывающие Усмон Азиза с миром, где проплывал в небесах золотой солнечный диск, где пели птицы и цвели яблони, — тени прошлого опять завладели им. Снова видел он перед собой светлое и гордое лицо отца, нежную улыбку матери и глубокие, темные глаза брата Сулаймона; причудливой чередой снова наплывали на него воспоминания, в которых радость детских забав вдруг сменялась смертью и разрушением. Взвихрился и унес прежнюю жизнь смерч — а он, Усмон Азиз, еще пытается ее вернуть…

Воистину, думал он, несовершенен человек. Воистину слеп и воистину обладает проклятой способностью карать себя собственными же руками. Какая сила потянула его, Усмон Азиза, на путь изгнания? И что принесло оно ему? Стал он счастливей? Удачливей? Спокойней? С горькой мукой еще и еще раз сам себе признавался он в том, что, не утихая, грызет его тоска и сушит сердце отчаяние. Быть может, следовало ему остаться в Нилу, смиренно принять свою участь и вместе с односельчанами делить радости и горести новой жизни. Наверное, так и следовало бы ему поступить, но он уехал. Зачем тогда вернулся?! Зачем потревожил кровоточащую рану? Зачем вступил на порог разоренного гнезда? Да, он отомстил, наконец, убийце брата и в день Страшного суда не будет должником; да, он может теперь отправить в преисподнюю трех безбожников, оказавшихся в его руках, и всякий истинный мусульманин не усомнится в справедливости его решения. Но  п о т о м? Смирится ли потом его сердце?

Глубоким вздохом ответил себе Усмон Азиз и глянул на мулло Салима.

— Прочитайте-ка фатиху, имам.

— Да достигнет господин мой своих надежд и целей, да обретет он имя защитника ислама, да истребит семя неверных и всех тех, кто пренебрег священной верой Мухаммада. Да не ведать ему никогда и ни в чем лишений и недостатков. Велик и всемогущ бог наш, аминь! — произнес мулло Салим тонким, сипловатым голосом и торжественно провел ладонями по лицу.

Раздражение вызвала в Усмон Азизе произнесенная мулло Салимом молитва, но, подавив его, он вместе со всеми вслед за имамом провел по лицу ладонями. Это простое, привычное, освященное обычаем движение успокоило его и одновременно снова обратило мыслями в минувшее. Теперь он подумал об Анваре — но не о том молодом человеке, который как узник сидит сейчас под замком и ждет, какую участь уготовит ему он, Усмон Азиз, а о том хрупком мальчике, которого он иногда легко усаживал себе на плечи и вместе с которым они, оседлав коней, мчались по горам и долинам… Какая-то часть его, Усмон Азиза, жизни была, оказывается, неразрывно связана с Анваром, и потому так больно было думать о том, что этот мальчик сейчас страдает от пули, которую всадил в него Гуломхусайн, Усмон Азиз изумился: «Жалею его?!» И улыбнулся невесело: «Да, жалею».