Читать «Буковски. Меньше, чем ничто» онлайн - страница 98

Единственное, что недостойно цивилизованного человека, так это следовать стратегии страуса и прятать голову в песок. Об этом и твердила без устали традиция Просвещения, данная в таких как будто различных, но на деле очень похожих фигурах, как античные киники, ренессансные раблезианцы, Ницше, Селин и Буковски – в фигурах творцов настоящей веселой науки и, добавим от себя, веселой литературы.

Глава четвертая

Минимальное я

Вышеописанная редукция человеческой надстройки к ее животному (или, сильнее, звериному) базису, редукция разнообразных элементов внешней культуры к их примитивному внутреннему основанию, как, впрочем, и всякая другая редукция, направлена на упрощение сложных явлений через критический жест сведения неподлинного и наносного к подлинному и элементарному.

Критическим, однако, данный жест остается не всегда: различные модернистские идеологии тоже ведь действовали редукционистски, сводя сложные человеческие и социальные образования к избранным элементарным основаниям, среди которых практика обмена (и практика вообще), расовая идентичность или, к примеру, избранная принадлежность к той или иной эзотерической традиции. Выходит, что сам по себе редукционизм нейтрален, он может использоваться как критически, так и, напротив, идеологически, имея в виду либо эмансипацию, либо разного рода процессы порабощения человека человеком. Реакционные и центристские политические режимы часто используют редукционистские приемы для продвижения идеи о пагубности свободы, о вреде либеральной демократии, о тщетности и фиктивности прав человека и идеалов условного эгалитаризма. Вспомним хотя бы о том, что редукция к человеку-зверю – это излюбленный прием адептов реальной политики, этих стихийных ницшеанцев, не очень внимательных в плане изучения своих источников, но очень настырных в том, чтобы овеществлять их на практике.

Проект Просвещения, ставящий перед собой, казалось бы, прямо противоположные всевозможным идеологиям цели, также использует в качестве своего основного инструмента именно редукционизм, критически объясняющий сложные социальные и культурные величины как следствия элементарной работы власти или идеологии. В этом – на уровне методологии – субъект Просвещения и его многочисленные идеологические объекты оказываются едиными. Ничего удивительного, ведь Слотердайк уже дал нам понять, что циничное и господское ложное сознание может быть вполне просвещенным.

Буковски, что очевидно, выстраивает свою литературу, формально и содержательно, на том же принципе редукционизма. Однако его сложно заподозрить в каких-либо реакционных, провластных или идеологических намерениях (провокационные заигрывания с нацизмом пусть будут не в счет). Казалось бы, и идеалы высокого Просвещения были ему, мягко скажем, чужды – риторика эмансипации, эгалитарный утопизм и демократия с этим писателем, отождествлявшим вселенское зло именно что со средним демократическим человеком, этим цивилизованным зверем, вряд ли ассоциируются.