Читать «Полковник» онлайн - страница 309

Полковнику казалось, что все это тесно связано: Испания, финская, Отечественная… Он бы и побольше хотел рассказать, и совсем не для тех, кто сидел сейчас в зале, а словно бы пришло время рассказать. Хотелось рассказать, как спутали похожие желтоватые холмы Сьерра-Невады и три дня плутали без глотка воды… Или хорошо бы рассказать о том, как полз по финским сугробам, чтобы снять «кукушку», которая точным выстрелом в лоб убила лучшего полкового разведчика Колю Зайцева… И главное, ведь только-только наши самолеты прочесали весь лес, и вот на тебе! Ночью пришли разведчики из поиска, отдыхали в сарае, там еще, помнится, сено или солома была — мягко, тепло, выспались на славу. Выходят все вместе, и Коля со всеми, и вот хлоп! — самого лучшего разведчика. Здоровый парень, ясноглазый, добрый. И не то чтобы друг большой, а просто в груди все так и закипело, только-только ведь весь лес самолеты прочесали: «Ах ты, мать честная! — схватил винтовку, пополз. Ползет, тулуп, брюки ватные проклинает — пот градом. Финны уже тогда носили удобные легкие костюмы. Но ползет, старается винтовкой снег не зачерпнуть, подполз — видит: сидит. — Ну, сиди, сиди!» Полежал, поостыл, чтоб ровнее пульс бился, набрал воздуху и на выдохе, плавно и спустил курок — свалилась «кукушечка». И повисла, потому что они привязывались ремнями. Ну а когда ремни обрезали, чтобы оружие забрать, так и ахнули — баба! Да молодая, золотоволосая такая, даже красивая… прямо в лоб Колю Зайцева… ну и ну…

Или можно было рассказать, как контузило под Фастовом, землею засыпало, одни сапоги торчат. Так и лежал много времени и уж богу душу начал потихоньку отдавать, да слышит, разглядел, видно, кто-то, что сапоги еще ничего (носить можно), — снимать начал, а тут уж и полковник, конечно, стал ногу сгибать, не даваться, это чтобы знак какой подать. Ну догадались, конечно, разрыли, в госпиталь, две недели кровь из ушей шла, из носа… А все ж пришел в себя помаленьку — все видит, слышит, понимает, вот только сказать ничего не может, и от этого такой смех его разбирает, что лопнуть можно…

Но пока полковник раздумывал о том, что бы все-таки поинтереснее им рассказать, председательствующий на вечере товарищ Мурасеев как-то очень ловко заполнил возникшую паузу собственной быстрой речью. С улыбкой, вежливо, но энергично, по шажочку, по шажочку полковника со сцены отодвинул, а следующего ветерана уже громогласно объявил, и тому, понятно, ничего другого не оставалось, как выходить и начинать свой рассказ. Ну а полковник очутился на своем месте, в третьем ряду президиума, с краю. Он понуро сидел, ругал себя, что увлекся, что спутал весь регламент вечера, неудобство всем доставил, а главное — видел ясно теперь, как скучно тем, кто в зале, как шушукаются они, переговариваются они, отпускают замечания в адрес ветеранов. Да и то ведь правда, полковник словно впервые разглядел всех сидящих с ним на сцене. Лысые, с животами или, наоборот, как вот полковник, высохшие давно, с одышками, болями в сердце, в печени, в селезенке и еще в сто одном месте, со слезящимися по пустякам глазами, кашлями, кряхтеньем, вздохами — ну что они могут являть сейчас для этих сидящих в полутемном зале: пятнадцатилетних, шестнадцатилетних, семнадцатилетних… упругих, как футбольные мячи, холодных и надежных, как моторы. Сосцами показалися полковнику ветераны — высохшими, синеватыми, сморщенными, не пригодными больше ни на что — вон ведь каких щенят вскормили! Да ведь для них для всех эти схемы боев и маршей — бумага, не более, ватман, на котором разными цветами стрелочки, кружочки… Под одним кружочком Колю Зайцева убил вражеский снайпер, под другим полегли сто девяносто четыре бойца вместе со своим командиром Приходько Михаилом Александровичем… Обелиск есть с надписью… А сколько ж принято землей без всяких обелисков! Двадцать миллионов! Ох-хо-хо… Полковнику кажется, что больше двадцати, много больше… Заволакивается взор паутиной, зал стал совсем неразличим, душновато сегодня, вокруг люстры радужный ореол.