Читать «Полковник» онлайн - страница 260

— Завалит стоянку, — грустно говорит товарищ Мурасеев.

— Да, — встряхивается как лошадь Сашка.

— Я с детства снег не любил, — говорит товарищ Мурасеев, — зато все двенадцать фонарей горят… через горсовет не помогло, через облсовет добился — прибавили напряжения… это хорошо… а Степаненко выговор дали — так ему и надо! Теперь Клавдию Савельевну поприжать бы… через второго секретаря, он у нас стоит на тридцать втором месте. Пусть заберет контейнер с мусором! На платной стоянке должна быть чистота! За-аберет, куда денется!..

Унизить человека для него не было самоцелью, от природы товарищ Мурасеев не был злым. Но ведь люди безнадежно проигрывали в сравнении с той идеей, которую постоянно носил он в себе, жил ею, просыпался часто посреди ночи, словно бы специально, чтобы еще раз убедиться, что на самом деле существует Идея, не приснилась однажды она вроде сна красивого, уж до того прекрасного, что порою самого одолевало: «А достоин ли сам такого, товарищ Мурасеев?!» Что ж о других-то говорить тогда! А потому, коль видел человека хотя бы и первый раз в жизни, тут же, вполне естественно, сразу начинал презирать его. Как бы даже и помимо собственной воли, а словно бы уже с высоты стоянки, с высоты всех ее двенадцати столбов прекрасных. Презирал, еще не зная толком и за что, но сразу ощущая, что есть за что-то, обязательно должно быть. Было, было почти в любом человеке какое-то несоответствие идее, не тянул почти каждый на эту высокую, мудрую мурасеевскую идею. Тот за воротник закладывает, этот матерится через слово, третий жене изменяет, пятый явно не по средствам живет… на какие такие шиши машину приобрел? Шестой… шестой окурок мимо урны бросил. Седьмой просто здоровьем слаб. Или вот такой, как сегодняшний Пчелкин-Жужалкин, к примеру, забывчивостью непростительной с детства страдает, ненадежен — и таким нет места в идее товарища Мурасеева. Всех, обязательно всех надо как-то встряхивать, одергивать, подтягивать… заставлять расписываться в десяти бумажках, имеющих юридическую законность. Одним словом, приходится делать так, чтоб человек хоть немного почувствовал, как много ему недостает на человека быть походимым. А уж потом только пускать на платную стоянку. Самому же, чисто по-человечески, товарищу Мурасееву бывало даже и жаль только что униженного и оскорбленного… не им, идеей. Уже через минуту-другую тому же Пчелкину-Жужалкину, осознавшему наконец-то, за сорок лет несознательной жизни своей, куда он все-таки попал, осознавшему, что никак не тянет он на это, хоть и «жигуль» у него самой последней марки, товарищ Мурасеев готов уже и посочувствовать, по плечу похлопать, человеческим голосом сказать: «Ты мне звони, достанем брезент тебе на каркас, достанем — я же в курсе: кто гараж получает, кто брезент продает… звони…»

— Вы не возражаете, Александр Иванович, — говорит он без четверти семь, — если я вас покину, жена, наверное, заждалась. — Это у него такой юмор, когда он в хорошем настроении.