Читать «Полковник» онлайн - страница 246

А как у них еще зимой руки чесались на два годика меня в элтэпэ упрятать! И у Константы Спиридоновны, и у Марьи Ивановны — профорга нашего. И ведь что ты скажешь — и эта тоже без семьи, видно, некуда силы девать. С какой яростью, с какой страстью меня спасать бросились! Дай волю — на два б срока меня упрятали. «Позор! Разложение! Деградация!» О боже… Да за что же мне такое наказание? Я ведь и так еле живой! Я устал от всего! Я теперь, если вусмерть не упьюсь, и не живу, а как будто все время еду по тряской дороге. Я все время не ощущаю то одну, то другую часть тела. Только я не тело не ощущаю, а как будто не ощущаю целиком свою натуру, душу свою, смысл свой.

Вот даже такой простой факт. Пока не дали мне место в общежитии, жил я в квартире мастера Колтунова, он уезжал на два месяца в отпуск к сестре в Ленинград и предложил пожить у него. Так вот однажды обнаруживаю себя я сидящим в кресле и читающим чужие письма: жены Колтунова к нему. Я их взял, оказывается, в ящике стола и спокойненько себе читаю. И тут я как будто включился: да ведь это же гадко — читать чужие письма! Хотя помню прекрасно: за полчаса до этого, когда я их только обнаружил, у меня и мысли подобной не было. Чего-то, какую-то часть своей души, где стыд у меня, значит, я совершенно не ощущал, наоборот, помню, радовался даже, что чужие письма обнаружил. Я ведь писем от жены не получал… а мог бы, повернись все по-другому, да…

Так вот, словно какая-то часть моей души отскочила от меня от постоянной этой тряски, что теперь я все время ощущаю. Да Я это еще тогда заметил, когда в Хабаровске полез в прорубь и долез лишь до половины. Вторая половина отказалась мне повиноваться. Теперь-то я чувствую, что не на два куска я распался, а на десять, а может, и на сто, так уж меня иногда трясти начинает, мысли рвутся, всё в обрывках каких-то, неоконченные. Это я лишь сейчас поутру — час или два после крепкого запоя — могу вот так все гладко вспоминать, рассказывать. Пока онемевший мой мозг как бы не чувствует боли и сам по себе как бы без моего участия работает себе и работает, то есть текут и текут воспоминания плавно, без запинки, как говорится, не рвется нить воспоминаний. А как только я очнусь от шока, удара алкогольного, то сразу вразнос пойду. Сразу разлечусь на сто частей — вот что страшно-то… Словно все что-то хочу я вспомнить, что-то самое главное и никак не могу! И надо опять скорее пить, пить — одно желание, чтобы всему опять во мне собраться. Но только вместо собирания проваливаешься в такие пропасти ужаса, что и описать невозможно. Невозможно описать, в каком мраке, разрывающем тебя на части, пропадаешь, в каком клубке опутывающих тебя со всех сторон гадин маешься часами. Ползут тогда по тебе мохнатенькие, как почки с ивы, с многочисленными липкими ножками. То сверкающий глаз вперится в тебя, насквозь жжет, прожигает. Но самое страшное — очень часто в последнее время слышу матушкин голос: «Брось, Ваня, опомнись, приезжай, сойдись с Валентиной, живите, дочь ведь у вас…» Все углы обсмотришь, откуда идет этот голос, — страшно! Ивовых почек, ползающих по мне, я уже не боюсь. Я понимаю, что все это галлюцинации… спокойно снимаю их с рук, с плеч, груди, полными горстями спокойно сгребаю и в помойное ведро выбрасываю. А вот голос! Эт-то да! Да ведь со всеми интонациями, со всеми матушкиными оттенками, особенностями — нет, такое никак не может просто показаться. Я месяца два или три тому назад очнулся в подобном состоянии. Ну, думаю, всё — или я опохмелюсь, или на этот раз помру. А ни ко-пей-ки! Еще вчера, пока пил, и друзья были, и деньги. Пока деньги есть, друзья будут. А вот когда нет ни копейки, поди займи попробуй, хотя б на пиво. Все карманы перетряс — ничего! Осмотрел я свою комнату — все казенное, да и что тут загнать можно — простыню? полотенце? — так не война ведь сейчас! И чувствую, не выпью кружку пива — помру. И как представил я только эту самую кружечку пивца — тяжелую, холодную, с белой пеной по бокам, представил, как погружаю в нее свои пересохшие губы, делаю огромный сладкий глоток, так верите, чуть не задохнулся! Наверное, о любовном поцелуе я так не мечтал никогда. Вытряхнул я все из своего рюкзака — носки, мятые рубашки… гляжу — нож, хороший, охотничий, купил когда-то с получки за десять рублей, продавец знакомый продал без охотничьего билета. Ну, схватил я его и к ларьку. Дворами, конечно, не дай бог — кто увидит! От любой машины шарахаешься — не начальство ли?! Кое-как до ларька добрался. Как раз мужики идут, губы вытирают, пива напились, счастливцы. Я: ребята, нож возьмите, похмелиться надо. Один остановился — а что просишь-то? Да хоть на кружку пива, говорю. Ну, мужик на меня посмотрел-посмотрел да и взял мне три кружки пива. Я от счастья и слова не мог вымолвить. Ну, думаю, сейчас смаковать буду! И что б вы думали, ставлю перед собой эти три кружки, хватаю одну — залпом выпиваю. Хватаю вторую и чувствую — пить не могу. Ослаб сразу, холодным потом покрылся, ноги дрожат, не держат, а главное-то — пить не могу. Вот она стоит передо мною — темненькая, холодненькая, край хорошо посолен — а пить не могу! Что ты будешь делать! Так и поплелся обратно в общагу. Из второй кружки даже половины не отпил, а третья вообще осталась нетронутой. Как вспомню, до сих пор жалко. Не ножа, конечно, а этой полной кружки пива. Сюда бы ее сейчас… Впрочем, у меня дело сейчас посерьезнее. Давай-ка, брат, последнюю ступенечку преодолеем… вот так… и вот так… уже и голова на чердаке… уже скоро, скоро…