Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 4» онлайн - страница 76

— Никому я ничего не должен.

— В прошлом году ты не целиком уплатил продналог, помнишь?

— Все, товарищ судья, заплатил, да, пожалуй, еще лишку. Вон с кумом Трофимом вместе возили. Кум Трофим, сколь разов-то возили?

— На Крещенье возили, на маслену возили, постом возили, — откликается голос из зала.

— Это нам все известно, сколько ты отвез, — кроме этого за тобою еще числится шесть пудов.

— Ну, что ж, коль числится, пущай числится…

— Уплатишь?

— Знамо уплачу, — вот как уродится, так и уплачу, а сийчас мне самому жрать нечего.

— Если не уплатишь, корову продадим с торгов.

— А что она, ваша, корова-то? ишь хозявы нашлись… Это к тому говорю, если б я отказывался, а то, ведь, я не отказываюсь…

— Значит, заплатишь?

— За нами не задолжится…

— Садись, дедушка…

— Можно?

— Можно.

— То-то… А то сядешь, скажут: зачем сел?

Председатель, спохватившись, обращается к заседателю Мите Гордюхину.

— Находите нужным спросить с своей стороны?

Митя Гордюхин мычит. Он никак не может продрать маленьких глаз, потонувших за красными мясистыми щеками.

Председатель толкает Митю в бок.

— Находите нужным?

— Чего там… дело ясное…

— А вы, товарищ Киселев?

Старик Киселев молча отмахивается. После короткого перерыва суд выносит постановление: «Взыскать с гражданина Верещагина шесть пудов ржи».

Сосед шепчет старику:

— Вот ты, кум, говорил ничего не будет…

— Э… — улыбается старик, — дак это они только острастку дают… Я их знаю… Вон народу-то сколь… Неловко при всех сказать: «прощаем тебя, Верещагин». А раз вычитали, глядишь кто и забоится, ну и повезет… А я не трусливый… Я их знаю… В прошлом году гужналог не заплатил, — ничего не было. И теперь не заплачу. Потому острастка это…

КРИТИКА

Николай Зарудин

Музей восковых фигур

«Кто идет к баку курить, кто вытягивается на траве, старательные окружают преподавателей и ведут с ними поучительные разговоры».

Ю. Либединский, Комиссары.

«Отгремела гражданская, вихри ее отшумели в Крыму и у польской границы, всколыхнули Сибирь, забурлили в Кронштадте, и как будто затихли».

Смолкла ли музыка революции? Стали ли глуше те героические вихри, которых поэты называли симфонией восстания? Не обмельчал, не полысел ли, не обрюзг тот новый человек, первые дни которого потрясли мир?

И можем ли мы в суете повседневности, в дрязгах рубля и аршина, в огромной, глухой и исконне крепкой землей, сном и морозом стране сказать снова удивленному сознанию строфой Блока:

Да. Нас года не изменили. Живем и дышим, как тогда, И вспоминая сохранили Те баснословные года…

Так ли это?

«Отгремела гражданская, и военкомы, ребята армейской закалки…

……………………………………………………………………………………

— Скучают они, Ефим! Все — оттого, что скучают.

— Хуже, тов. Власов. Многие разлагаются…

— Так я о чем и говорю. Все это от скуки. Ну, к примеру, женился на купчихе там или на поповне… Многие пьянствуют… А кто хозяйством обзавелся и утратил пролетарский дух. Одно слово — нету былого боевого огня! С переходом к мирным формам агитпропработы большинство из нашего политсостава не справляется. Не хватает знаний. Вот Васильев, толковый человек, московский металлист, пишет, что трудно работать с полком. А, ведь, на фронте был комиссаром бригады. Опять же старик этот… Шалавин, комбриг седьмой трудовой…».