Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 4» онлайн - страница 38

«Баба-яга… баба-яга… баба-яга…» — стучит у меня в голове, опустошенной и гулкой.

Черной падью встают передо мной ворота. За воротами кончается наш двор. Там идут кузницы, потом пустырь — огромный, как поле — и еще дальше домишки сельской окраины. Туда я не решусь пойти.

Я слышу, как пролетела над нами, шурша по индиговому шелку воздуха, — галочья стая.

И слишком ли напряженно заскрипели мои валенки, или вздохнул я шумнее обычного, но старуха вдруг остановилась и повернулась ко мне.

Мы стояли в тени яблони, перевесившей через изгородь свои ветви.

Глаза старухи, неразличимые в черных впадинах, смотрели на меня долгим, распознающим взглядом.

У меня обмерзали ресницы и костенели обнаженные, со стиснутыми пальцами руки.

Старуха не двигалась с места, перебирая по земле шаткой клюкой.

Я первым начал сдаваться.

— Вы… кто? — спросил я хрустящим шопотом.

Старуха или не расслышала, или не поняла меня и молчала.

— Баба-яга! — сказал я громче и смелее.

Старуха подняла правую руку, переложив клюку в левую, и сдвинула кверху черный платок. И опять молчала.

— Я читал про вас… в сказке, — медленно сказал я.

— Ты што говоришь, малец? — неровным голосом спросила старуха.

Теперь молчал я, не отодвигаясь из-под тени и чуть шевеля об'индивевшими ресницами блестящих глаз.

— Ты што бродишь в таку пору? — спросила старуха, подвигаясь ко мне.

— Баба-яга! костяная нога! — сказал я в ответ громким голосом, не прислушиваясь к тому, что говорит старуха.

— Кака это баба?

— Ты — баба! У тебя девочка живет. Ты бьешь ее костылем…

— Ты што это непутевое городишь? — насторожилась старуха.

— Мне бабушка сказывала — чужих детей уводишь… — сказал я полным голосом, звенящим в тишине, среди упавшего снега.

Старуха, как будто, поняла что-то и спросила:

— А ты в церкву ходишь?

— Хожу! — негромко ответил я.

— Тебе бы помолиться надо, темная вода у тебя в голове, — сказала старуха.

— Баба-яга! — настойчиво повторил я, вздрогнув всем телом.

Старуха вдруг подняла голову, застучала клюкой о снег и крикнула, задыхаясь:

— Уйди, смутьян!.. Малой, а чистый бес… Пошто тебе старуха поиначалась?!. Пошел домой… Ну, пошел!

— Ты иди!.. — ответил я, сжимая кулаченки и хватаясь рукой за изгородь.

— Ишь выискался, — не слыша меня, тараторила старуха, — не прощу я тебя непутевого… Не отступлюсь! Иди к матери — пусть лоб тебе перекрестит.

Я вдруг не выдержал и, приткнувшись к изгороди, заплакал без слез, вздрагивая грудью. Старуха стояла молча и потом заговорила:

— Поплачь, поплачь! Отойдет суровье-то… небойсь, отойдет. Ишь лихоманкой всего скарежило…

Я задержал плач и вдруг меня захватило несуразным детским буйством. Я перекосился весь, протянул руку к старухе, ухватил ее за черный и сальный жакет и с силой дернул к себе. Старуха навалилась на забор и закричала что-то. Что именно закричала старуха я не слышал, потому что убегал домой, путаясь ногами в шубенке. Мимо меня промчалась роща с лунными тенями.

Дома, в сенях я встретился с матерью.

— Ты откуда? — спросила она меня, запыхавшегося и мокрого.