Читать «Художник по свету» онлайн - страница 32

— Где вы ходите? — растерянно спросила Ира. — Я уж заволновалась…

И тогда они наперебой стали рассказывать ей про радугу. В комнате для жильцов кто-то ворчал и бранился, потом послышался звук подзатыльника и обиженный детский рев. Дворик тонул во мраке, лампочка под навесом не горела, только из маленького окна новых соседей вырывалась сквозь шторы полоска света. Она падала на единственную бледную розу, и лепестки алебастрово сияли в темноте. Сеялся дождь.

— Ну, девочки, вы умеете отдыхать! — засмеялась Ира. — Не то, что эти!

Они опять курили под навесом. Не без стихов, разумеется. Ира сидела рядом, слушала внимательно.

— Вы, наверное, сами поэтессы, — сказала вдруг грустно. — А я учительница в начальной школе. А Миша — врач, единственный на весь поселок. Нам ссуду на дом дали, мы строили сами. И комнаты для жильцов сделали — а чем тут еще заработаешь?

Ей, наверное, казалось, что там, в Москве, — какая-то необычная и радостная жизнь, и совсем невдомек было, что муж, немолодой коротко стриженный здоровяк, весь день возившийся в гараже с железками, играя загорелыми бицепсами под белой майкой, давал ей то, от чего давно уже отказались городские мужья — надежный тыл, совместное сотворение дома. Месить бетон, класть друг на друга известняковые блоки и гладить по волосам белоголового мальчика, весь день мусолящего книжку про Оле-Лукойе — чувствовать жизнь кончиками пальцев и напряжением в мускулах.

Алена долго не могла заснуть и думала о том, что только один-единственный на свете мужчина может научить женщину такому познанию мира — на ощупь, через прикосновения и плотность, текучесть и вязкость. Юные девушки ловят мир восторженными глазами, их еще не коснулось чувство дома, телесность не проявлена, радость летуча. И только тактильный шок чистейшего телесного соития, эти черные ленты Мебиуса и завершающая топологическая инверсия родов делают нас другими. Мы теперь можем терпеливо разминать пальцами тяжкую глину еще несбывшегося, мы преодолеваем сопротивление материала, мы одухотворяем форму, и множество проявленных сущностей отвечают благодарностью. Влажный чернозем выстреливает дурманящими цветами, золотая корочка пирога упоительна еще до дегустации, и крестильная рубашка сына, обшитая кружевом, кажется ангельским оперением. Это наш любовный роман — нас и мира. А мужчина выскальзывает из этих объятий, слияний, прикосновений. Иногда, в минуту слабости, он позволяет дотронуться до себя — поставить горчичники на лихорадочную спину, растереть ноющую поясницу, но потом снова оставляет нас наедине с этим штопаньем, разглаживанием, атласностью, шершавостью, размешиванием, рыхлением, стягиванием в одно и рассеиванием в пространстве. Мы все еще лепим мир — с радостью, но уже в темноте. Мы не то чтобы потеряли зрение — нас предал художник по свету. Почему он забыл про подсветку — пусть багровую, пусть мертвенно-синюю, только бы не совсем во мраке? Куда он отлучился со своего рабочего места — может, выпить с друзьями, хватая развязных девушек за коленки, может, мается от одиночества, сжимая в руке компьютерную мышку? Он будто боится полноты жизни, как некоторые боятся спать на траве под открытым небом…