Читать «Солярис. Непобедимый. Звёздные дневники Ийона Тихого» онлайн - страница 293

Иначе и быть не может. У научной фантастики своя, причем весьма конкретная, специфика. Вне ее нет, собственно, и научной фантастики, как нет реки вне берегов.

Когда исчезают берега и разливается широкая, подобная морю, вода, размываются и жанровые ограничения. В такой воде половодья одинаково тонет все то, что мы зовем сказкой, мифом и просто игрой фантазии.

В центре научно-фантастического произведения всегда стоит человек, причем человек-современник со всем комплексом волнующих его проблем. Научность же фантастики проявляется прежде всего в том, что она всегда находится на уровне свершений сегодняшнего дня. Фантастика очеловечивает и саму науку, и отдельные ее достижения.

Мы всегда слышим эхо науки в раковине искусства. В

смутном шуме и рокоте нам не дано распознать отдельные слова, ибо наука говорит языком математики, но радость, тревогу и ожидание мы ощущаем в полной мере.

Творчество Лема нельзя вычленить из мирового литературного процесса. Он сам декларативно представляет своего героя:

«Знаменитый звездопроходец, капитан дальнего галактического плавания, охотник за метеоритами и кометами, неутомимый исследователь, открывший восемьдесят тысяч три мира, почетный доктор университетов Обеих

Медведиц, член общества по опеке над малыми планетами и многих других обществ, кавалер орденов Галактики и туманностей, Ийон Тихий сам представится в этих «Дневниках», ставящих его наравне с такими неустрашимыми мужами древности, как Карл Фридрих Иероним Мюнхгаузен, Павел Воскобойников, Лемюэль Гулливер или мэтр

Алкофрибас».

Лем часто обращается к неоценимому опыту великих сатириков прошлого. Недаром его Ийон Тихий получил прозвище «космического Мюнхгаузена». Щедрин, Свифт,

Рабле – все они в той или иной мере оставили свой след и в «Дневниках», и в «Кибериаде». Вселенские бродяги

Трурль и Клапауциус вполне под стать неутомимому Ийону Тихому.

«Слава тем и отличается, – говорится в грустной новелле «О том, как Трурля собственное совершенство к беде привело», – что обычно молчит о поражениях, даже если они порождены высочайшим совершенством».

«Безупречность нашего мастерства – это наше проклятие, которое отягощает непредвиденными последствиями любое наше создание, – вторит ему Клапауциус. – Неумелый подражатель, возжаждав пыток, сделал бы себе бесформенного идола из дерева и воска и, придав ему некоторое сходство с разумным существом, издевался бы над ним суррогатно и неестественно. Но подумай, к чему ведет дальнейшее совершенствование этого замысла! Представь себе, что другой сделает куклу с граммофоном в животе, чтобы она стонала под ударами, представь себе куклу, которая, если ее бить, будет молить о пощаде, куклу плачущую, истекающую кровью, куклу, которая боится смерти, хоть и прельщает ее ни с чем не сравнимое спокойствие смерти! Неужели ты не видишь, как мастерство подражателя приводит к тому, что видимость становится истиной, а подделка – действительностью? Ты отдал жестокому тирану в вечное владение неисчислимые массы существ, способных страдать, а значит, совершил позорный поступок…»