Читать «Кочующая роза» онлайн - страница 4
Александр Андреевич Проханов
— Но отец ваш уже тогда родился? Как на него повлияло?
— Оттого-то мы все немного и чумные!
Он, смеясь, раздувал свои запорожские, перевитые белизной усы. Щурил зоркий зрачок, будто целил в меня из старинной, с серебряной насечкой пищали.
Я смотрел на злаки, созревавшие под кварцевым светом. И сквозь гул калориферов и насосов мне чудились далекие, чуть слышные скрипы тележных колес. Переселенцы в белых рубахах везли на подводах обмотанные в холстину плуги и мешки драгоценной пшеницы.
Новый сорт созревал, восходя своей робкой зеленью к исчезнувшим поколениям крестьян, к отшумевшим былым урожаям.
В управлении дороги начальник встретил меня грозно:
— О Транссибирской писать хотите? Блокнотов не хватит. Наша Транссибирская как гигантский завод — от Урала до Тихого! Электростанции ее питают! Электроника ритмы дает! Тысячи локомотивов ее утюжат!
— Могу я завтра выехать с машинистом в электровозе? — спросил я.
— Разрешение вам? Поезжайте. Опишите нашу дорогу.
Он сидел багровый, в золоченых нашивках. Нажал на кнопку селектора. И в его кабинете вдруг забилась, загрохотала, заиграла подключенная к пульту дорога, наполнив комнату звоном бесчисленных стрелок, уханьем тяжелых составов.
Словно дрожала у него под рукой тугая струна, натянутая от Урала до океана.
— Шестьсот тридцать третий, как слышите меня? Прием! — загудел сердито начальник.
— Слышу вас хорошо! Прием! — отозвался невидимый голос.
— Большой Луг прошли? Кто у вас толкачом?
— Большой Луг прошли. Идем на подъем. Толкач — триста сорок четвертый.
— Костя, ты вот что, ты к ужину постарайся вернуться. Мать борщ хороший сготовила.
— Ладно, батя, вернусь!
— Ну бывай, шестьсот тридцать третий!
Начальник выключил пульт. Насупился, представляя сейчас своего сына. Далеко от нас шел сквозь тайгу состав, и чьи-то молодые глаза вглядывались в синеющую даль.
Мой день в Иркутске окончен. Я сижу в ресторане под крутящимся шаром, оклеенным мелкими зеркальцами, и смотрю на поющую женщину. Песня входит в меня горячим дыханием, и мне жарко, сладко в груди.
Она в длинном, усыпанном блестками платье. И все смотрят на нее, замерев. И тот офицер, отставив влажную рюмку, смяв ремнем зеленый погон. И солдатик в пехотной форме. И старик с угрюмым, тусклым лицом. И измученный, прилетевший из лесов инженер, с бог весть какой, еще не существующей трассы, оперся на кулак, и губы его слегка шевелятся.
Она пела какой-то романс, из какой-то дали и глуши.
Ее песня, как я ее понимал, была знанием о нас. Она говорила, что в мире есть чистая женственность и нужно очнуться, быть добрее друг к другу.
Я это чувствовал.
Это чувствовали и они. И тот бритый солдатик с белесой макушкой, чья невеста цветет вдалеке под рев костромских гармоней. А ему все мерещится, что кто-то другой, проезжий, целует ее в этот час. Это чувствовал и усталый капитан, чья жена стареет, томится в пограничной глуши, плачет под осенние ветры об оставшихся вдали городах. Это понимали мы все, и очень давно, с рожденья. Только не было у нас для этого слов и свободной минуты очнуться.