Читать «Пахарь» онлайн - страница 193

— Не представилось случая…

Ему было весело. Ему было очень весело, и он не скрывал этого. Он считал, что мне должно быть так же весело, как и ему.

— Боюсь, что такого случая вообще никогда не представится. Ты верен себе.

— Сначала я верен тебе, а потом уже себе. Поздравь и ты меня!

— Поздравляю, обнимаю и целую! Если бы ты видел, какое по этому поводу я надела платье!

— Я бы закачался! Ты это хотела сказать?

— Почти. Ты чувствуешь, что я уже не сержусь на тебя?

— У тебя отходчивое сердце. Знаешь, когда не бывает одиночества? Когда не страдаешь от него? Когда делаешь свое дело на все сто и еще прихватываешь напоследок из дня завтрашнего.

— Да, да! Но потом все равно наступает вечер. Эти ничем не заполненные часы между ужином и сном томительны и грустны. Дети уже спят, и ты совершенно одна, беспросветно одна.

— Я придумал! — сказал он еще более весело. — У нас с тобой нет дочери.

— Спасибо! — поблагодарила я. И тоже засмеялась.

XVII

Легкий чемоданчик собран, дети завтракают. Все готово, и голова свежая, и настроение под стать летнему яркому дню. Через двадцать минут мы выйдем из дома.

Я оглядываю себя в зеркало. Порядок!

Вхожу в гостиную и встаю перед вангоговскими репродукциями. «Пахарь», «Сеятель» и «Жнец» производят на меня все более сильное впечатление. Открываются новые дали замысла, как при непрерывном восхождении. Небольшие эти вещи вмещают в себя многое. Они отлично передают суть человека ищущего, идущего своей дорогой.

Я стою и смотрю и впитываю в себя вечные образы, и размышляю. Ничего необыкновенного, ничего не от мира сего. Типичная повседневность. Земля, горячее солнце, человек. Вот он пашет, налегая всем телом на плуг. И больше ничего, только огромное солнце над ним. Вот он сеет, щедро насыщая зерном взрыхленную почву. И больше ничего, только огромное солнце над ним. Вот он жнет, подрезая колосья обыкновенным серпом, вознаграждая себя за все труды свои. И больше ничего, только огромное желтое солнце над ним, еще более желтое, чем спелые доля. И птицы вьются, черные, нетерпеливые, горластые, прилетевшие полакомиться налитым зерном. Небо вокруг солнца оранжевое, затем зеленое, и только совсем в стороне — белесое, выцветшее, летнее.

На всех картинах человек только обозначен. У него нет лица, вернее, у него потное и сосредоточенное на своем деле лицо труженика без индивидуальных черт. Но как страстно выражено главное: у этого человека нет, не было и не будет более важного дела, чем то, которым он сейчас занимается.

Я знаю: на всех трех картинах запечатлен Дима. И найти свое место в жизни — это найти свою пустошь, и возделать ее, и засеять, и собрать урожай. Поприще же может быть любое.

— Сойди ко мне! — говорю я мужу. — Отдохни. Твоя рубашка пропиталась потом, ты устал…

Он даже не оборачивается. Он занят, он спешит. Он всегда занят и всегда спешит. Ему нельзя отвлекаться.

Отступив на шаг и как бы соединяя три полотна в одно, я все-таки вношу поправку. Пахарь, сеятель и жнец Ван Гога — великий одиночка, и его вызов Вселенной — вызов одиночки. О Диме я этого сказать не могу. И я убеждаю себя, что его славные ребята просто остались за кадром. Потом я с сожалением думаю, что я все же не такая, как Дима. Чем же вызвано сожаление? В это лучше не углубляться.