Читать «Время культурного бешенства» онлайн - страница 91

Узнаваемые петербургские персонажи вполне себе милы, особенно фотографы, к которым автор относится с явным пристрастием (включающим в себя и снисходительность, и иронию, и поддразнивание), милы их мудреные высказывания и скрытые, подразумеваемые претензии: «поэты сами господа», «художнику никто не равен» и прочее в том же духе. В действительности положение остается выносимым лишь потому, что художникам с величайшим трудом дается классовая солидарность, ибо каждый из них по природе своей одиночка. Но если представить себе невероятное, а именно обретение солидарного классового сознания, мало не покажется — претензии родовой аристократии сразу померкнут перед гонором ясновельможных авторов. Как бы там ни было, предостережение в высшей степени уместно: невероятное сейчас может стать очевидным уже завтра.

Теперь о силе объективаций, о материальной воплощенности образов искусства. Пропасть между техникой, ее предметами и орудиями, с одной стороны, и невесомыми (хотя и «нетленными») произведениями высокого искусства — с другой, уже не кажется непреодолимой. Всмотримся в традиционную, давно сформировавшуюся картинку: пока ковши гигантских экскаваторов вгрызаются в горную породу, добывая руду, а затем доменные печи выплавляют из нее железо (чугун), легкая кисть живописца прикасается к холсту, создавая из мазков свою невесомую объективацию, именуемую произведением. Поневоле подумаешь: как безмерно далеки друг от друга итоговые результаты — локомотив, мчащийся по рельсам, и звуки сонаты, возникающие благодаря колебанию струн. Стоит ли сравнивать: нечто весомое, грубое, зримое, и нечто эфемерное, исчезающее, тающее прямо на глазах, многими и вовсе не замеченное, не опознанное. Но если вдуматься даже в такое преднамеренное противопоставление можно заметить, что локомотив по прошествии времени заехал в депо и там заржавел, та же участь постигла и его железных собратьев — а с хрупким созвучием ничего не случилось, оно звучит как ни в чем не бывало, заставляя двигаться колеса автомобилей, спешащих доставить на концерт своих обладателей. Уже вымер и род Паровоза, многократно переплавлена сталь, а эфемерное произведение, созданное легкими мазками, висит себе где-то в вечности и излучает свою душепреобразующую радиацию…

Презрение Платона к художникам, создающим лишь копии копий (ибо вещи, изображаемые художником сами суть копии небесных эйдосов-образцов), потихоньку вытесняется встречным презрением к тем, кто занят только промежуточным процессом овеществления, совершенно несамостоятельным в себе. Ведь теперь странные порождения художников отличаются не только фантастической живучестью, не только аурой, выделяемыми чарами, побуждающими к их бессрочному хранению, теперь они содержат в себе еще и производственную директиву, которой окружающая среда (новый техноценоз) все чаще вынуждена безоговорочно подчиняться. В романе этот способ существования очень удачно сопоставлен с вирусом, не имеющим собственного тела и представляющим собой живую команду, звучащую примерно так: «Построить тело!» или, если угодно: «Распечатать!». Все синтезируемые в дальнейшем белки несут в себе следы выполненной команды, они, в сущности, образуют иновидимость вируса.