Читать «Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках» онлайн - страница 199

Периодически массово возрастал поток оружейных экспертов. Империи с завидным постоянством снабжали своих потенциальных противников высококачественными образцами вооружения, в частности мечами. Так было позднее и в эпоху Каролингов, когда строжайшие указы королей и императоров франков о запрете продажи оружия викингам продемонстрировали массовый размах этого явления в действительности.

Германский мир был для Империи классическим сырьевым придатком: они поставляли в римские провинции скот, лошадей, кожу, зерно и другие пищевые продукты, янтарь, белокурые женские волосы, иногда керамику и фибулы. Объектом торговли были и рабы.

Первые века новой эры, римский железный век, оказались эпохой дифференциации. В это время достаточно отчетливо обнаруживала себя граница, разделившая племена на континентальных и северных германцев. При сохранении общих черт культуры практически во всех ее областях — языке, мифологических праосновах, в сфере материальных ценностей — начинают закладываться фундаментальные начала будущего обособления.

Появившиеся на континенте племена оказывались с неизбежной закономерностью вовлеченными в круговорот культурного обмена, происходившего в Европе. При этом здесь присутствовала совершенно отчетливо выраженная доминанта — римская культура. При всем упадке, свойственном позднеантичному обществу, традиции, накапливавшие свой потенциал веками, действовали с неменьшей силой. Империя представала перед варварами в разных ипостасях. Немногим из них был доступен ее образ во всей полноте, чаще всего борьба с Римом носила вполне локальный характер и была борьбой за отвоевание жизненного пространства в обжитых и благополучных землях. Однако совершенство многих римских институтов было очевидно. Варвар стоял перед римским колоссом, запрокинув голову. Сокрушая, он испытывал вместе с тем отчетливую тягу к подражанию. Особенно это было заметно, разумеется, не в среде германских дружинников, а в сознании их предводителей, наконец нашедших на развалинах императорских дворцов адекватное обрамление собственных властных амбиций — те инсигнии, которые были ненавидимы их дедами и презираемы отцами, — вплоть до отсылки в Константинополь. Чрезвычайно закономерно и симптоматично, что Теодорих, унаследовав территорию «исконного Рима», столь же органично унаследовал и неумело-варварскую, подражательную, но болезненно сильную тягу к имперской власти. Весь антураж равеннского «альтернативного Рима», вся варварская пышность двора, все стремление походить, казаться именно римским владетелем, все неумелое и неудачное заигрывание с остатками прослойки «последних римлян» — все это является концентрированным проявлением той самой «тоски по Империи». Тоски, которая является совершенно архетипичной для человека вообще, ибо олицетворяет собой стремление к абсолюту в области управления и подчинения, абсолюту в сфере культуры власти, выше которого нет и не может быть иных типологических форм. Это та самая тоска, которая пронизывает миросозерцание всей североатлантической цивилизации — от упадка Рима в середине I тыс. н. э. до современности. И первое тысячелетие этой идеи, пришедшееся на Средневековье, дает нам наиболее яркие образцы рафинированных опытов возрождения имперской идеи — то в каролингской форме, то в германско-итальянской, то в колониальной.