Читать «Павлов. Тайна расстрелянного генерала» онлайн - страница 187

Старик двинул вдоль ограды Александровского сада, перешел на Большую Никитскую. Перед красным кирпичным театром остановился. Долго разглядывал афишу, запоминал постановки, которые не собирался смотреть:

Утром «Горбун».

Вечером «Жертва века».

Картинки из спектаклей, где актеры стояли, разинув рты, он любил разглядывать. Немые снимки напоминали ему собственную жизнь. Мелькали знакомые лица, воспоминания доходили иногда до страшных дней — плена и концлагеря, за которыми тянулось долгое жуткое существование. Немцы так выправили ему документы, что комар носа не подточил. Партизанский отряд, где он якобы воевал, абверовцы вычистили до третьего колена. Показательные процессы над изменниками, которые шли одно время, трепали нервы, но он держался хорошо. Конечно, с боязнью долго ждал, когда живучие наследники абвера призовут к действиям, ради которых это затевалось. Но минуло. Не призвали. Минуло… Минуло… И отошло! Что-то не сложилось там, у них. И не осталось ничего, кроме прожитого страха, который угадывается на усохшем лице и голом черепе. Теперь это легко свалить на возраст. Может, так оно и есть. Хотя возраста своего он не чувствовал и сказал бывшему соседу, пропойце и бомжу, доктору наук: «Иногда кажется, что мне десять лет. И я еще расту».

Он был фаталистом, и вера в судьбу все-таки оправдалась. Даже работать ему пришлось одно время в тех местах, где сломалась его военная карьера. Зато он остался жив, а другие погибли. Правда, не все. Ущеков вернулся с фронта. Его жена Сонька, быстрая, вертлявая, прилюдно сошлась во время оккупации с фельдфебелем из управы. Сперва по принуде, потом и по любви. Даже ребенка от него прижила. И хотя помогала при немцах всем, кому могла, от угона спасала, а несмываемое клеймо прилипло к ней.

Еще старые мирились при немцах, куда денешься? А как освободили, тут началось. Подросшая молодежь вообще залютовала, ходу не давали. Поджигали несколько раз. Ущеков знал об этом из писем, и, когда появился в селе, бабы, старухи, мелюзга провожали его взглядами. Он шел, бренча медалями, с топором в руке, набычив голову. И вся деревня молчала.

Дверь в избу откинул ногой. Сонька, белая как мел, не защищаясь, стояла посреди комнаты. Ущеков шагнул к ней, и тут ему под ноги выкатился кубарем белобрысый карапуз и, целясь из палки, как из ружья, закричал:

— Рус! Пу! Пу! Пу!

Ущеков уронил топор, сел на скамью и запустил пятерню в смоляной чуб. Таким и застали его прибежавшие односельчане.

Прошел потом слух, будто сошлись они и долго жили вместе. Простил он Соньку, а пацаненка того немецкого Ущеков усыновил. Но в это верили только те, кто хотел. Жабыч отмахивался, не любил счастливых историй.

— Поглядим! — говорил он. — Что будет…

Все его старания разузнать что-либо про Наденьку не дали результатов. Не было ее средь погибших и живых. Без вести пропавшая. Как тысячи и миллионы других. А все равно это оставляло надежду. Можно было вообразить, что она где-то есть. Вот! Обернулась! Смотрит обжигающе. И летит откинутая взмахом руки волнистая прядь.