Читать «Павлов. Тайна расстрелянного генерала» онлайн - страница 162

Хотелось, конечно, знать, что ей удалось вывернуться. Пусть дальше их пути не пересекутся. И так — довольно! Дмитрий Григорьевич удивлялся иногда, каким манером неожиданное любовное счастье выпало на его долю. Теперь он ни за что бы не отважился и наверняка пропустил его. В новую встречу не верил и всеми силами желал Надежде добра и удачи. Думая о ней, повторял: «Береги! Сбереги себя! Должна! Не все же гибнут в этой гигантской мясорубке. Кто-то остается живым».

51

Сквозь старые доски сарая просвечивало солнце. Травы и листья деревьев окружали ветхую постройку со всех сторон, и свет был зеленый, теплый. Но люди, лежавшие вповалку на соломе, не замечали тепла. Пережитый разгром уводил их мысли в пламя и грохот разрывов. Стыд, унижение усугублялись еще и тем, что они, оборванные, грязные, раненные, выбравшись из окружения, попали на разборку к своим. И особисты выжимали из них остатки сил. Каждый, отправляясь на допрос, знал: либо прощение, а значит передовая, либо трибунал, а значит, тоже — лагеря или смерть. Но второй этой смерти не хотели еще лютее, чем первой, под пулями врага.

Иван лежал, стиснув зубы, переживая позорище разгрома, всеобщее повальное бегство, когда не осталось патронов и не было никакой защиты. А везде — в небе, за броней, в минометных стволах — кругом были немцы! немцы! немцы!

Чувство безысходности, когда надеяться не на что и терять нечего, было у большинства. Однако же и тут, на краю гибели, у самой пропасти находились весельчаки и балагуры.

В середине поваленных тел, откуда сильней пахло старыми бинтами и спекшейся кровью, чей-то неунывающий голос бодро вещал о жизни и учил окружающих правильному поведению на допросах.

— А я ничего не боюсь! Если их бояться, они это… чуют. Я говорю, как есть! На том и стою. Призвали меня во вторник, двадцать четвертого числа. Война началась в воскресенье, а меня призвали во вторник. Но воевал я недолго. Начали сразу под Лидой. Нам даже не сказали, что фронт. Сказали, что десант выбросили. А это был фронт. Ну и полк наш сразу же начисто разбили. Из остатков образовали второй полк. И этот разбили. Образовали третий полк. И тоже разбили. Окружили. Мы ходили по лесам. Ничего не ели. Один раз выкопали яму, вода близко подступила. Напились. На дороги и в населенные пункты не заходили, там немцы.

У них пулеметы, автоматы. А у нас что? Трехлинейка на четверых. И один патрон. Хоть выбрасывай, хоть стреляйся. Да многих-то одной пулей не застрелишь. Сперва нами командовал лейтенант. Потом он куда-то делся. И старшина командовал тем, что осталось от полка. Потом он говорит: «Разбивайтесь, ребята, по одному, по двое. Скопом нам не выйти». Мы раздобыли одежду. Меня один старик научил: «Идите прямо по дорогам, в лесу не прятайтесь. В лесу немцы сразу заметят». На дороге увидишь немца, иди прямо. Языка еще не знали, а уже знали «Нах хаузе». Он спрашивает: «Ворум?» — а ты говоришь: «Нах хаузе, нах хаузе, матка!» — Он и пропускает. Немцы пропускали, а если финны и поляки, те расстреливали на месте. Только кепку приподнимет — стриженный? Значит, солдат. И — в расход. А, когда к нашим вышел, лучше не стало. Правда, покормили один раз баландой. И — сюда! Следователь попался молодой, но злющий. Морда белая, мучная, будто скалкой ее раскатали. И губы мокрые. Особисты его между собой Жабычем кличут. Меня впихнули в избу. Он утерся и сразу говорит: «Какого полку призывался?» Я называю. А перед ним книга толстая, бухгалтерская. Там все полки указаны. Он глянул и говорит: «Такого полка нету. Ты врешь. Этот полк разбитый».