Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1» онлайн - страница 78

Ида здоровалась с мужчинами замирающе-голо — левой рукой. Браслеты звякали, взблескивали перстни, острые ногти щекотали ладонь, зеленые глаза застывали под опустившимися коричневыми веками, и хотелось, всегда хотелось истерзать до визга эту слабую, щекочущую ладонь. Тело ее легко двигалось, тесно облепленное черным шелком. Тяжело давили эту черную, гибкую игрушку взгляды мужчин. Запомнил это Алексис навсегда, перебирал в памяти, улыбаясь в темноту горящим лицом.

Потом провал. 6 месяцев жизни, после которых не стало возврата.

Солдат в серой папахе протянул мандат. Алексис смотрел на папаху — сколько вшей в этой рухляди, — спросил:

— Что вам угодно?

— Явитесь в комиссариат по просвещению. Как музыканта мобилизуем вас…

— «Яблочко» играть?..

— Скажут там, — отрубил в папахе; прямо без улыбки взглянул на бледное лицо.

Старался не согнуть, в убеге, шею Алексис:

— Играю по призванию. По найму не намерен. Я — свободный художник.

В папахе разбирал бумаги: переписывал вещи Алексиса.

— Играю только для людей, ценящих искусство. Вам нужно перевоспитаться — это займет столетия…

— Не мешайте работать. — Опустил руку в карман солдат.

Стояла в комнате долгая и грузная тишина. Двое не могли отвести глаз от отдувшегося кармана.

Через полчаса солдат уходил: усталыми глазами тронул, точно давно знакомую вещь, тонко-вырезанное взволнованное лицо.

— По первому затребованью, немедля в комиссариат явитесь. Вещи и инструмент — реквизированы.

Потом, посреди комнаты, злым зверьком зажила печечка. В комнате было тесно, хотя жили трое: Алексис, Ида, Сметанин.

Сметанина преследовала Чека — сын коннозазодчика и литературный критик. Хлеба было 1 ¹/₂ фунта на троих. Мучились: прогнать Сметанина. Но нельзя ведь порвать так с хорошо знакомым человеком. Разговоры по вечерам в кожаном кабинете ведь были. Сметанину из 1 ¹/₂, фунтов уделялась ¹/₃, но раздражало его внезапно пожелтевшее, как старое вымя, лицо, неожиданно черные ногти, неуменье растопить печку. Ида на босу ногу носила «концертные» мужские боты. Просто, с озабоченным лицом чистила картошку. Почти всегда молчали: сначала стеснялись Сметанина — но ведь разве красиво носить котлеты в кармане? Молчали, смятые, как грязное белье. После горячей пищи взрывались: творческая личность раздавлена… искусство отмирает… Закат человечества!..

Был сигнал через стену. Удары кулака. Сосед, пимокатчик Осипов, старый, сердитый человек стучал в стену:

— Нажрались, так хайлать надо?!.

Вздрагивал от сигнала А. Штерн. Распухший от чая, обрывал крик. Ухмылялся криво. Знал, за стеной — правда. В тусклых, заморщенных глазах Осипова. Та, что наливала сталью глаза солдата в папахе. Та, которой пугался. Зачем кричит Ида о Блоке? Неумная?..

С студнем выяснило крепче.

Студень выставили к окну: дрожало золотым солнцем на блюде.

Ночью А. Штерн проснулся от толчка; в синеве у окна чмокает губами Сметанин. Ест студень.

Хотел крикнуть — не ешь студень, мой!