Читать «Как я любил тебя» онлайн - страница 231

«В доме нужна хозяйка! Кто будет нас обстирывать, кто будет на всех готовить? Старшая сестра… Ей самой пришло время выходить замуж».

Будто только вчера он женился на Марии. Будто только вчера… только вчера.

Быстро бежит время, ой как быстро бежит время!

Время течет. И уж если оно утекает, его ничем не остановишь. Слепой Веве, кажется, заснул. Веки его опустились на глаза, которые ничего не видят, на глаза, которые давно потухли.

— Я ничего не вижу, уже много лет не вижу ничего, совсем-совсем не вижу, ничего не вижу, кроме темноты. Куда бы я ни обернулся, ничего не вижу, кроме темноты. Но я знаю, когда бывает утро, когда полдень, когда солнце клонится к закату, знаю, когда наступает ночь.

— И я знаю, — подхватывает тетка Аника, — когда день, когда ночь, знаю, что делается вокруг меня, только не вижу, ничего-ничего не вижу. Детишек я мою, готовлю для них, кормлю, но все на ощупь.

Мою сестру Евангелину, которая вот уже несколько месяцев как начала слепнуть, сотрясают глубокие беззвучные рыдания.

Мы молчим и курим. Луна клонится к западу. Дует ветерок, и на нас с шелковицы падают ягоды, сочные и белые, слаще меда, и иссиня-черные, кисловатые.

Воздух прозрачен. На одном конце села лают собаки, на другом — звонко поет петух. Лампы коптят. Мой двоюродный брат Сорян улегся на завалинке, подложил руку под голову и спит. Лилипуты снова легли, прижавшись спиной друг к другу, свернулись калачиком и тоже спят. Только сестры отца еще бодрствуют. Тетушка Уцупер зевает:

— Пойдем, Лауренц, что-то мне спать захотелось.

— Погоди, выпьем еще по стаканчику.

— Давай выпьем.

— Прости, господи, все прегрешения покойницы.

— Царство ей небесное!

Покойница, которой бог должен простить все прегрешения, — это мама, это мама, которая еще четыре дня назад была жива… всего четыре дня назад.

Возможно, она жила бы и сейчас, если бы мы, ее сыновья, уехавшие в Бухарест, позаботились о ней, привезли бы ее в город, показали врачам, достали бы ей лекарства. Мамина болезнь действительно была неизлечимой, но я совершенно точно знаю, что, если б мы проявили хоть какую-нибудь о ней заботу, нам бы удалось продлить ее жизнь — и мама не была бы теперь покойницей, а жила и, возможно, спрашивала бы меня, положив мне на лоб свою красивую руку с длинными пальцами, как спрашивала когда-то:

«Зэрикуце, у тебя лоб горячий. Не болит ли у тебя голова?»

«Нет, мама, голова у меня не болит — и ничего у меня не болит».

Или, посмотрев на меня пристально, она бы сказала:

«Ты что-то сегодня грустный, кто тебя обидел?»

Но разве я мог ей сказать, кто обижал меня, а кто делал счастливым! Счастливым меня никто не делал, но вот досаждать, как и теперь, достаточно досаждали.

«Никто меня не обижал, мама. Я просто так задумался. Ведь в жизни много чего бывает».

«Если бы в жизни ничего не было, она бы не была жизнью».

Я был скорее молчаливым, чем болтливым, ребенком.

«Мама, а где я был до того, как оказался у вас в доме?»

«Нигде не был, Зэрикуце. Где ты мог быть?»