Читать «Голос из хора: Стихи, поэмы» онлайн - страница 18

Актер

И дальше что? Убрали?

Алина

Понятия не имею. Знаю только, что я буду играть даму, у которой роман начинается с этим самым Капитаном, Елену.

Актер

Ну и пьеса. Уши вянут. Ничего, нагородят конструкции, сцена будет трансформироваться, музыка — рундеть, мы — петь и плясать, конфетку сделаем. Стало быть, и я в этом участвую; а в качестве кого? Брави? веселого парня? человека в темных очках? прохожего? героя-любовника? мафиози?

Алина

Ты — Капитан.

Актер

Вот уж спасибо-то.

Алина

Кушай на здоровье. Может, мы побыстрей пойдем? Мы опаздываем.

...Пьесу почти дочитали. Пауза. Или цезура. Стулья стоят вразнобой; этот сегодня — скамья, Тот — старый дом угловой: стулья играют в театр! Дети-актеры расставили их по указке взрослого дяди. Велено было поверить, что швабра — старая липа. Приказано было считать, что ширма — новая яхта. В паузе стул растерялся: он уже не скульптура, Но и в себя превратиться еще не успел... На притворившейся дверью скамейке слушает струны Актер. Солнечный луч прорывается сквозь занавеску, Луч полон пыли — частиц или античастиц. Над оркестровою ямой летает пушинка. Белое перышко плещется в тусклом пространстве, Не собираясь упасть и взлететь не пытаясь. Белое перышко сна из детских подушек, Призрак дыханья джазмена, негра с трубою, Видимая снежинка Иерихона.

Вторая песня Актера

Кто же в ухо поет мне, когда мне не спится: «Ах, жила-была птица, жила-была птица...»? А когда ночь приляжет за стенкой дневною, Что за перышко пляшет в сквозняке надо мною? А когда сны теснятся — осенние стаи, — Что за области снятся? куда улетаю? И шепотом сосед Актеру: — Ты Сейчас ее и сочинил? — Да что ты! Позавчера. — А перышко? — Какое? — Вон то, в луче. — Случайность. Совпаденье. Пора ничейная моя, пора вечерняя, День схлынул, будни уводя, а ночь помедлила. Уже обязанности спят; права не спят еще... Явь отдыхает в уголке, сон не работает. Вступает эта тайна тайн: вечеря вечера. Сыграет Завтра первый тайм, Едва Вчера последний такт Погасит свечи нам. Вечерний звон, как много дум, навек простясь,                                                  где отчий дом, Вечерний звон, ничейный час, где я любил                                               в последний раз. Влечений звон, ночевий мир,                     нейтральных зон стозвездный тир. Пора венчальная моя, пора вечерняя, Пора врачебная, пора целебная. Валерьяновый, сиреневый, весенний вечерок; фея звездный приповесила на веточку чулок; в замке ходит Кастелянша, привиденье хоть куда. Отражается в закате речки ртутная вода. Облака плывут отарой у луны на поводу, и бредет Актер с гитарой, напевая на ходу. Загорается фонарик, на посту Геракл кимарит, и богиня в здешний скит постной теткою глядит. Статуи, направив лики кто на ост, а кто на вест, думают, что Петр Великий — Первый Камень здешних мест. Газ играет роль кумира или вечного огня. Дремлет корюшка, проныра, и. о. щуки и линя. Лестнице темно и гулко, недобитый спит витраж, отсыревшей штукатуркой осыпается мираж чьей-то жизни, чьих-то кукол, чьих-то комнат и квартир. И, раскинув звездный купол, в Шапито играет мир. Коммунальным коридором пробирается Актер. С потолка корыта хором распевают во весь хор: Светозарный, Синезрачный, Светлоокий, Женонравный, Земнородный, Злополучный, Дожделивый, Буревейный... Он смеется, ключ роняя, покачнувшись у дверей. Вот и комната родная, отворить бы поскорей. На тахте, весьма потертой, две рубашки распростерты; на столе стаканы в ряд десятигранные стоят, сыр лежит, заварка гибнет, и соседствуют вполне недолистанный Нагибин и зачитанный Фурнье. На стене висит картина, кубистический мотив; на другой глядит Ирина в запьяневший объектив... Отражает тихий омут, зазеркальная река, не тебя — кого другого! — слева правая щека, справа левая рука; земляничную полянку нам являет эта гладь, жизни сей антимирянку, вроде бы — рукой подать (той, которая там — правая рука, или той, что здесь, и левая пока?..)... С глазу на глаз и прочувствуй, расхрабрясь навеселе: вот искусство для искусства — отражение в стекле! Вот и сны вломились в окна, И до третьих петухов От врагов уйти не мог он: Лишь проснувшись, был таков... И в воде его топили, И стреляли-то в упор, И в снега его влепили, Одного — в такой простор... Самолеты завывали, Танки падали с горы, Гуманоиды сновали, И мелькали топоры; Стрекотали пулеметы, Шпаги плыли и штыки, И невидимое что-то Видел он из-под руки. Он бежал из трюмов, тюрем, подземелий, лагерей, Лабиринтов и подполий, изб без окон и дверей, Заколоченных вагонов, замурованных гробниц, Из времен, должно быть, оных, генетических зениц. И когда он лег на травы и почти дышать устал, Отыскалась и управа:                                  день                                          настал!