Читать «Сказки Леты, сборник рассказов» онлайн - страница 92

В общем, рейс полгода, пара заходов в иностранные порты, жене потом из чемодана: три отреза цветного гипюра, упаковку прозрачных косынок с люрексом, пару кусков кримплена и нам-нам нам — банки с ананасовым компотом!

У нас в городе по гипюровым кофточкам сразу определялся статус женщины, жена загранщика, не иначе!

А больше ничего о гипюре не припомню, была я совсем маленька.

Красивым я его особенно не находила, вернее, казался он мне красивым сам по себе, чтоб не надевать, а полюбоваться. А вот видеть торчащие из гипюровой жесткой пены знакомые головы соседок за праздничным столом или — в город поехала (мы на окраине жили), — весело было и как-то неловко, будто они куклы-вырезалки с набором смешных одежек.

А вот пуговки на маминой кофточке были восхитительные. Жемчужины с золоченой петелькой, за которую надо было пришивать. Застегивались неудобно, выворачивались из пальцев, но за мягкий перламутровый блеск и кажущуюся настоящесть мною прощались и продолжали восхищать.

Когда кофточка перекочевала в чемодан на шкафу (не из-за того, что сносилась, гипюр, как и кримплен, был вечен и неубиваем, надоела просто), я залезла на табурет и маленькую скамеечку, и, удерживая тяжелую чемоданную крышку просунутыми внутрь руками, выкопала кофточку и отрезала одну пуговку, самую нижнюю, которая все равно держалась на одной нитке.

Но вне кофточки пуговка потеряла ценность, осиротела. Она лежала в круглой коробке с моими «драгоценностями» и я не знала, что с ней делать? Носить в кулаке разве что. Потом она поцарапалась и потускнела. А остальные были более счастливы, я срезала их много позже и пришила к шелковой белой рубашке, которую носила с мини-юбкой и шпильками. Нам всем вместе — мне, юбке, шпилькам, рубашечке и пуговкам с маминого гипюра, — было хорошо.

ЛЮРЕКС

Соседку звали Алина и была она по виду — десятиклассница. Только с пятилетней беленькой дочкой. Ходила по однокомнатной квартире в маленьких белых трусах, а грудь такая, почти детская, какую сейчас запретили, в Австралии, кажется.

— Ты ничего? Что я так хожу? Жарко…

И шлепала босыми ногами в кухню, где вечно что-то жарилось и парилось.

Муж Алины, белобрысый и широкоплечий Геныч, сидел, согнувшись, над поставленной боком скользкой плитой и мелко стучал молотком по зубилу. Денежная работа — портреты на кладбищенских памятниках высекать. Как ни придешь, все время в коридоре или в комнате торчит черная плита с припыленным серым лицом. То мужской квадратный подбородок и роскошная (всегда почему-то) шевелюра, то взбитые букли над очками в роговой оправе. Вечная память…

Алина Люшу любила. А то как же — муж-загранщик.

— Ну? — спрашивала, шлепая от двери, прикрывая рукой маленькие груди с коричневыми сосками, — что там? Когда уже твой Саньчик появится?