Читать «Веретейская волость» онлайн - страница 130

А так о многих побегах слышали. У пастухов еду они воровали. Но не насиловали, не жгли. Бежали, в основном, по дамбе через Чаусово — лесами из Мологи на Красный Холм. Через Ваю мост был хороший (да и сейчас сваи остались). Там еще барак стоял — дамбу пленные австрийцы строили после Первой Мировой. Сиверку в Веретее тоже пленные облагораживали — кусты вырезали, дерном обкладывали. Там тоже бараки были. И тюрьма своя была. Тут, напротив церкви, в сторону школы стояло двухэтажное здание: волостное управление находилось на втором этаже, а на первом — «холодная»

Как Мологу затопили — многие к нам перебрались. По соседству с нами (имеется ввиду веретейский дом Карповых — автор) старушка жила, учительница из Мологи. Училась в Институте благородных девиц в Ярославле и закончила с золотой медалью. Потом она эту медаль «проела» — денег не было. Варвара Васильевна Морева ее звали, отец у нее был священником в затопляемой зоне. Семьи у нее никогда не было. Ее жених был военным, но перед свадьбой утонул в Которосли. Она просила: умру — положите мне в гроб свадебный наряд. А этот наряд уже давно весь истлел. Но мы выполнили ее просьбу — так и положили белое плать и фату, цветы в гроб. Она похоронена у самой церкви. От нее нам достался шкаф-горка, иконка и самовар. Есть еще альбомчик со стихами — альбом об окончании, где все друг другу на память писали стихи.

В 40-м году я перешел учиться в Веретейскую школу. Через год началась война — мы тогда в лесу гуляли — был страшный урожай белых грибов. Это было какое-то грибное наводнение! Вот на покосе женшили скосили — через три-четыре дня идут шевелить. И белые корзинами вышевеливали! Брали одни шляпки. Старухи говорил: «Сколько грибов, столько и гробов». 22 июня мы пришли в деревню с полными корзинами — в деревне — вой. Стоит автомашина, наша колхозная (я до сих пор номера помню — 42—54), мужиков уже сажают в кузов, бабы ревут. Уже осенью начали бомбить Некоуз, Шестихино. Над нашей деревней все время один и тот же самолет немецкий пролетал, с крестами — на Некоуз. Через несколько минут — ба-бах! На станции защиты не было никакой — пулемет зенитный и три девки. Так они первые убегали. Вокзал там разбомбили, поезд с эвакуированными ленинградцами. В Шестихине пакгауз был, полный пщеницы — как врезали, так все в клочья разлетелось. А вот Волгу, мост, охраняли профессионалы. Я тоже несколько раз попадал под бомбежку — мы торф возили с болота. С Мышкинского района, около деревни Починок — мне уже тогда лет 14 было. Бомбы попадали в берег, в реку — мы лошадей бросали и прятались. Дрова заготавливали. Бывало ночью пилим, а с утра загружаем тендекра у паровозов — на дровах тогда они работали. Трудовой фронт, ничего не поделаешь. Еще за Чаусовым собирали для госпиталей березовый сок — сахара тогда не было. Его выпаривали в больших котлах до густого сиропа. Учиться не успевали. Приходишь в школу (от Дора до Веретеи — 5 километров) и сразу — в Столбища копать картошку. Тяжелые временга были — много проходящих на строительство укреплений в Брейтово. Спали она в наших домах вповалку. Отсюда и болезни, и вши. Несколько вошебоен в колхозе было — всю одежду прожаривали. Началась эпидемия конской чесотки. Для лошадей тоже специальные «бани» строили. Натираеш ее серой и загоняешь туда — только голова торчит. Тогда и работать пошел. Сначала сено сторожил, потом на конной молотилке. Мне, кстати, два года — с 13 до 15 так в трудовую и не вписали. Ты, говорят, не имел права работать — малолетка. Лицевого счета не было — трудодни писали матери. Когда дрова заготовлять посылали — на подмогу женщин, эвакуированных из Ленинграда, давали. Мы были у них за старших. Они же отродясь в руках ни пилу, ни топор не держали. У нас много прибыло эвакуированных. Они селились в пустых домах (их тогда много стояло). Еще к родственникам эвакуировались. Два детдома было. Учебу я забросил. Те, у кого родители были побогаче, или кто поумней меня был — те продолжали учиться. А нас, поскольку мы были уже почти призывного возраста, вызвали в военкомат с кружкой, ложкой. Оттуда направили в отдел мобилизации. Метрики отобрали, дали паспорта конские (трехмесячные), и то не на руки — и в школу ФЗО в Рыбинск. Учили кладке кирпича, плотницкой работе, малярному мастерству. Девчонок — шлифовщицами стекла в оптику. Через полгода нас уже погрузили на пароход — и в Москву. Я работал сначала в Химках. Потом меня и одну женщину, как негров, обменяли в другой трест на пилорамщика. Так я оказался в Лианозово. В армию я ушел уже в 20 лет. 1927-й год рождения еще брали в 18. А мы уже были не нужны — война кончилась. В армию ехали через Урал. Стоит столб «Европа — Азия» С одной стороны японцы снег разгребают, с другой — немцы. Проехали скалу, где один зэк Сталина вырубил — говорят, его за это освободили — прожекторами вождь освещен был. Очень похоже и красиво. Дорогой все продали и поменяли на еду — на день выдавали по пачке концентрата (клопами ужасно вонял) и по ржавой селедке. Четыре года на Дальнем Востоке без отпуска и — домой.