Читать «Трагедия белого юга. 1920 год» онлайн - страница 175

Слова генерала о том, что пафос Белого движения «казакам не понятен», не понравились присутствующим. Еще более странным показалось им последовавшее заключение атамана: «Ну, господа... Делать нечего... Мы сдаемся. И наша обязанность — теперь же ехать по своим частям и объявить это и уговорить их принять такое решение. Считаю заседание Военного совета закрытым». Сказав это, атаман собрал со стола часть лежащих на нем бумаг и скорым шагом пошел к себе на второй этаж.

После этого Букретов составил ответ красным и поручил генералу Морозову передать его. В этом документе атаман соглашался с условиями капитуляции, но при этом предупреждал, что он не в силах предотвратить исход казаков в Грузию и Крым, так как делается это ими самовольно. Одновременно он просил дать еще 2—3 дня, чтобы довести условия капитуляции до частей, растянутых по фронту более чем на 50 километров. Получив этот ответ, красные предложили генералу Морозову прислать к ним авторитетную комиссию, чтобы совместно выработать конкретные технические вопросы проведения сдачи белых войск. Морозов немедленно проинформировал об этом Букретова, но он и Иванис порекомендовали ему не спешить назначать такую комиссию, чтобы выиграть время. Однако генерал сказал, что это будет однозначно воспринято красными как срыв переговоров, и они тут же начнут наступление, а фронт белыми войсками уже брошен. После этого Морозову было рекомендовано самому выехать к красным».

Как вспоминает полковник Елисеев, на совещании он не до конца поверил, что Кубанская армия должна капитулировать, и тут же из Адлера позвонил генералу Морозову, которому еще недавно был подчинен. Тем более, что на Военном совете было сказано, что это он ведет переговоры с красными. Он просил уточнить, действительно ли армия капитулирует и что в таком случае делать офицерам? Морозов подтвердил еще раз то, что было сказано на совещании, и добавил: «Офицерам оставаться со своими казаками, так как отъезд офицеров будет расценен красным командованием как нарушение перемирия».

Офицеры оказались в сложной ситуации. Во-первых, нужно было прямо сказать своим подчиненным о поражении и напрасно понесенных жертвах, во-вторых, сообщить им какое решение об устройстве своей собственной судьбы принимают они сами. Вот как об этом и дальнейших своих шагах в той тревожной, непредсказуемой обстановке пишет тот же Елисеев:

«Затуманилась моя головушка! Как же я должен объявить это своему храброму 1-му Лабинскому полку после таких великолепных конных атак под Кавказской, где мы пленили две красные стрелковые дивизии со всем командным составом?

Я позвонил своему помощнику, полковнику Ткаченко, сказал, что приеду через час; прошу построить полк в резервную колонну, выслушать мое сообщение о том, что решено в штабе Кубанского войска. Сев в свой экипаж, выезжаю из городка с тяжелыми думами. Думы эти перебивает казак-кучер: «Господин полковник! Навстречу нам едет генерал Шифнер-Маркевич!»

Выглянув из-за спины казака, вижу генерала на велосипеде в нескольких шагах. Соскочив, я расставил руки в стороны и остановил генерала. Он в той же серой черкеске, в которой я помню его, когда мы еще отступали от Воронежа. Полы черкески подоткнуты за пояс. Он весь в пыли и поту. «А, Елисеев!» — восклицает он, остановившись.