Читать «Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют (журнальный вариант)» онлайн - страница 6

— Не… — заулыбался он. — Мы интернационалисты. И потом, среди них тоже полезные бывают. Только вот уезжают, заразы. А ты потом расхлебывай за них.

— Что расхлебывай?

— Да то самое. Начальник за всё в ответе. Уехал от тебя еврей в Америку? Уехал. Значит, плохо ты его воспитывал. Родина его, гада, не воспитала, школа не воспитала, партия, комсомол и профсоюз не воспитали, а начальник отдувайся.

Я не нашелся, что тут сказать, и машинально съел кусочек лангета.

— Ты уж не взыщи, — продолжал Утятьев. — Хоть ты с виду и не похож, однако физик, Лева… Сам понимаешь. Извини.

— Ничего страшного, — ответил я. — А фамилия моя Русских. По отчеству Григорьевич.

— Да хрен с ним, хоша бы и еврей, — вздохнув, рассудил он. — Куда от них денешься.

Толпятся у ворот двенадцать колен сынов Израилевых, на двенадцати воротах написаны их имена; они покидают страну ОВИР, а полчища начальников пьют вино ярости из чаши гнева, не будут они иметь покоя ни днем, ни ночью.

— Ладно, Лева, — приступил к делу Утятьев. — Давай напрямки. Поехали со мной к нам, в Кривоград. Поехали, не пожалеешь. На хрена тебе твое Шарыгино сдалось, коровам хвосты крутить. Ты же физик. Тебя государство учило, тратилось. А у нас, понимаешь, водородные часы без присмотра. Человек уволился, ставка свободная, сто сорок и еще квартальная. Поехали, друг. Дело тебе говорю.

Вот так, наперекор декартовскому детерминизму, вдруг раскрывается книга судьбы, с треском отлетают ее печати, и ветер без разбора листает страницы.

— А какой у вас институт? — заинтересовался я. — Ведомственный или при академии?

— Да не, зачем институт, служба у нас такая, контора морковкин хвост, а я отделом заведую. Служба точного времени при городском комбинате благоустройства, понял-нет?

— Богато живете, — удивился я. — Неужели у вас в городском комбинате есть свой мазер?

— Так я ж тебе про то и толкую. Маузер-шмаузер самый натуральный, и место свободно. А ежели мы до нового года не забьем ставку, у нас ее срежут, и останемся мы на бобах…

Я не совсем уразумел, что значит «забьем» и «срежут». Впрочем, если с Утятьевым завести беседу о постоянной Планка и принципе Гейзенберга, рассчитывать на понимание тоже не приходится. Тем более, после больницы я сам толком не помню, что это за фамилии.

Хищно зыркнув по сторонам, он нагнулся и полез в портфель, потом стащил со стола фужер, сунул руки под свисающий край скатерти, словно заправляя фотопленку в кассету. Чмокнула пробка, булькнула жидкость.

— Давай посуду, — велел он, ставя на стол свой фужер с осветлевшей, сильно разбавленной пепси-колой.

Поскольку я с запозданием уяснил, что имеется в виду, Утятьев сам взял мой фужер.

— Ну, хлопнем, что ли, — предложил он, закончив свои манипуляции. — За Рождество, за встречу, за удачу.

— Вы знаете, вообще-то… — засмущался я. — Мне пить нельзя. Врачи не велят.

— Язва, что ли?

— Да как вам сказать…

— Всех врачей посылай нафуй, — приказал Утятьев. — У меня один друг за две недели язву вылечил. Спиртом. Давай-давай, а то обижусь.