Читать «Голос» онлайн - страница 195

Петроски колеблется, его застенчивая улыбка тает, но он все же отвечает:

– Есть. Девочка. Ей в апреле годик исполнился. – И гораздо тише он прибавляет: – Всего лишь годик! Могу я задать вам вопрос, мэм?

– Конечно.

– Послушайте, я, конечно, никакой не ученый. У меня школьный аттестат, ну и еще кое-какие лекции в муниципальном колледже посещал, но потом решил все же пойти служить в армию. Во-первых, это постоянное жалованье и прочее обеспечение. А потом, знаете ли, когда двадцать лет прослужишь, то получаешь пенсию. Медстраховка, ну и так далее.

– Да, у нас действительно умеют сделать так, что служба в армии звучит весьма привлекательно, – говорю я.

Он наклоняется ко мне.

– Но вообще-то я в детях хорошо разбираюсь, мэм. Я ведь старший в семье. У меня пять братьев. Самый младший родился, когда мне было уже пятнадцать. Его Дэнни зовут. Хороший парнишка.

Я молча киваю. А этот сержант «соль-земли» продолжает:

– Дэнни уже в пять месяцев понимал, что значит «нет». Ему еще и года не исполнилось, а он уже умел говорить «мама», «папа» и «Буу». Буу – так нашу собаку звали. Не то чтобы в его разговорах было много смысла, но все-таки он говорил. А потом и вовсе…. – Петроски шлепнул по столу ладонью – хоп – и сразу пошли предложения! Коротенькие, в два слова, типа «Хочу сока», и всякие вопросы вроде «Где Буу?». Это было прямо какое-то чудо, понимаете?

Понимаю. У меня четверо детей прошли все эти стадии развития. Сперва прелингвистическая болтовня, затем предложения из одного слова или из двух – обычно только подлежащее и сказуемое, ничего больше. А затем, выражаясь языком Петроски, хоп и все. И сразу полноценная речь. В три года Стивен уже вполне четко формулировал свои требования: «Отведи меня в школу» (по утрам) или «Пожалуйста, свари шоколад» (в полдень).

Но мне также известна и обратная сторона этого процесса. Как, впрочем, и Петроски.

– Я однажды видел один документальный фильм, мэм, – говорит он. – Даже до конца не смог досмотреть – уж больно страшно. В этом фильме люди держали свою маленькую дочку взаперти и не разговаривали с ней, по-моему, лет двенадцать. Двенадцать лет, мэм! Вы представляете?

Я качаю головой, хотя прекрасно могу себе это представить. Такое иногда случалось.

А этот лингвист-самоучка Петроски продолжает, даже не сознавая того, насколько правильны его выводы:

– Значит, если взять ребенка – любого ребенка – и позволить ему говорить, то он и будет говорить. А если не позволить… – он снова шлепает ладонью по столу, – то хоп и все: говорить он так и не будет. Словно у детишек внутри что-то вроде часового механизма…

– Да, именно так и есть. – Ни к чему рассказывать сержанту Петроски о гипотезах, связанных с критическим периодом развития речи, также известным как теория «используй-или-потеряешь». Он и так прекрасно уловил суть, не пользуясь хитроумным лингвистическим жаргоном.

– Я, вообще-то, вот о чем хотел спросить, мэм… – И он смотрит мне прямо в глаза. А у него глаза ярко-голубые и очень спокойные, но в их глубине таится боль. – Что случится с моей маленькой дочкой, если ей так толком и не разрешат заговорить? Она что, превратится в недоразвитую немую женщину? И ее в итоге поместят в особый приют? Как ту девочку Джини из фильма?