Читать «В окопах Сталинграда (1947, Воениздат. С иллюстрациями)» онлайн - страница 119

Под вечер ухожу к Устинову. Он уже третий день вызывает меня к себе. Сначала просто «предлагает», потом «приказывает» и, наконец, «в последний раз приказываю, во избежание неприятностей». Я заранее уже знаю, о чем пойдет речь. Я не выслал своевременно плана инженерных работ по укреплению обороны, описи наличного инженерного имущества с указанием потерь и поступлений за последнюю неделю, схемы расположения предполагаемых НП. Меня ожидает нудная и длинная нотация, пересыпанная историческими примерами, Верденами, Порт-Артурами, Тотлебенами и Клаузевицами. Меньше часа это у меня никак не отнимет.

Встречает Устинов меня необычайно торжественно. Он любит форму и ритуал. Вообще люди интеллигентного труда, попавшие на фронт, делятся в основном на две категории. Одних угнетает и мучает армейская муштра — на них все сидит мешком, гимнастерка пузырится, пряжка ремня на боку, сапоги на три номера больше, шинель горбом, язык заплетается. Другим же, наоборот, вся эта внешняя сторона военной жизни очень нравится, — они с удовольствием, даже с каким-то аппетитом, козыряют, поминутно вставляют в разговор «товарищ лейтенант», «товарищ капитан», щеголяют знанием устава, марок немецких и наших самолетов. Прислушиваясь к полету мины или снаряда, обязательно говорят: «полковая летит» или: «стопятидесятидвух начали». О себе иначе не говорят, как: «мы, фронтовики» или: «у нас, на фронте»…

Устинов относится ко второй категории. Чувствуется, что он слегка гордится своей четкостью и буквальным следованием всем правилам устава. И выходит это у него совсем не плохо, несмотря на преклонный возраст, очки и любовь к писанине. С кем бы он ни здоровался, он обязательно встает. Разговаривая со старшими по званию, держит руки по швам.

Сейчас у него замкнутое выражение лица, нарочито насупленные брови, плавный актерский жест, которым он указывает мне на табуретку. Все это говорит о том, что разговор не ограничится только сводными таблицами и планами.

Сажусь на табуретку. Он — напротив. Некоторое время молчим. Потом он подымает глаза и взглядывает на меня поверх очков.

— Вы уже в курсе последних событий, товарищ лейтенант?

— Каких событий?

— Как? Вы ничего не знаете? — Брови его недоумевающе подымаются. — КСП вам ничего не сказал? — «КСП» на его излюбленном языке донесений — это «командир стрелкового полка», в данном случае майор Бородин.

— Нет, ничего.

Брови медленно, точно колеблясь, опускаются, занимают свое обычное положение. Пальцы крутят длинный, аккуратно отточенный карандаш с наконечником.

— Сегодня в шесть ноль ноль мы переходим в наступление.

Карандаш рисует на бумажке кружок и, подчеркивая значительность фразы, ставит посредине точку.

— Какое наступление?

— Наступление по всему фронту, — медленно, смакуя каждое слово, произносит он. — Вы понимаете, что это значит?

Пока мне понятно только одно: до начала наступления осталось десять часов, и обещанный мной на сегодняшнюю ночь отдых для бойцов — первый за последние две недели — безнадежно срывается.