Читать «Машина времени. Человек-невидимка. Война миров. Пища богов» онлайн - страница 2

Уэллсы торговали посудой. Когда камеристка из старинного поместья Ап-парк, двадцативосьмилетняя Сара Нил, и тамошний садовник Джозеф Уэллс, поженившись, приобрели эту лавку, она была для них символом независимости, нового общественного положения, надеждой на будущее преуспеяние. К сожалению, надеждам этим не суждено было сбыться. Лавка, конечно, свидетельствовала, что владельцы ее не служат больше по найму и принадлежат к «среднему классу» (а Сара Уэллс умела это ценить больше всех остальных), но доход приносила мизерный. Семья чуть ли не голодала.

С этим домом — грязным, голодным, жалким — связаны первые воспоминания одного из трех выживших детей Уэллсов, Герберта. Сидя на кухне в полуподвале, мальчик подолгу разглядывал сквозь решетку в тротуаре подметки прохожих и отмечал про себя, что они большей частью дырявые: другим, очевидно, жилось не лучше. Хотя какое тут утешение — ведь, наверно, поэтому они так редко заглядывают в их лавку...

Впрочем, дети начинали подрастать, зарабатывать на себя. Мать вернулась на службу — стала домоправительницей усадьбы Ап-парк. В тот же год вслед за старшими братьями начал трудовую жизнь и Герберт. Его пристроили уборщиком и кассиром в мануфактурный магазин. Правда, вскоре хозяева предпочли с ним расстаться: молодой служащий не показал ни способностей, ни радения. Дальний родственник, открывший в деревне небольшую частную школу, взял его к себе помощником. Но и на этом месте молодой человек (он, на беду, был моложе некоторых своих учеников) не преуспел. К тому же школу пришлось закрыть. Уэллс уехал к матери и какое-то время прожил в Ап-парке. Затем его отдали учеником в аптеку — и снова пришлось уйти: семья не могла осилить плату за обучение. Потом он целый год проработал в мануфактурном магазине, но вдруг бросил все и вернулся к матери, заявив, что ни мануфактурой, ни чем-либо иным торговать больше не собирается.

Интересы его и правда лежали в другой области. Он давно уже много читал, упорно учился, сдал экзамены за курс средней школы и сумел устроиться помощником учителя, притом в настоящей городской школе. Год спустя он получил стипендию на педагогическом факультете Лондонского университета. Это определило его дальнейшую жизнь.

Приход Уэллса в Лондонский университет означал для него приобщение к миру науки и к миру литературы. Его любимым учителем стал Томас Генри Хаксли (Гекели) — ученик и друг Дарвина, сумевший перенять не только научную, но и гуманитарную традицию основателя новой биологии. Дарвиновское «Происхождение видов» не раз называли потом большим явлением литературы, Томас Хаксли завоевал огромный литературный авторитет уже при жизни, хотя говорил только о науке. Но этот разговор вел человек, уверенный, что наука проникает собой весь мир и что не должно быть резко очерченных границ между нею и литературой. «Я всю жизнь испытывал острое наслаждение, встречаясь с красотой, которую предлагают нам природа и искусство, — писал он.— Физика, надо думать, сумеет когда-нибудь сообщить... точные физические условия... при которых возникает это удивительное и восторженное ощущение красоты. Но если такой день и придет, наслаждение и восторг при созерцании красоты останутся, как прежде, за пределами мира, истолкованного физикой». Искусство не было для Хаксли способом передачи истины, найденной наукой. Он справедливо считал его самостоятельным путем исследования мира и нахождения истины. Но Хаксли при этом твердо верил, что художник, чей разум развился в общении с наукой, всегда имеет преимущества перед художником, к ней безразличным. Отвернуться от науки, говорил он, значит отвернуться от современности, от ее задач, отказаться мыслить в ее масштабах. Ведь наука и литература восходят к чему-то более высокому — культуре, являются частями ее, и у них общая цель: решить вопрос о месте человека в природе и его отношении ко вселенной, о пределах власти человека над природой и власти природы над ним, о смысле жизни.