Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции "Перевал". Сборник № 2» онлайн - страница 7

Евгений Федоров

— Я… как прикажете…

И уже с скрытой ненавистью, словно ожидая оскорбления, вызвал взглядом Шумана.

— Я уже сказал. Я за выступление. Но только тогда, если эта отборная часть, — подчеркнул, — действительно надежна…

— Не смеете сомневаться! — злобно сказал хорунжий.

— Выступление решено, — объявил Полянский.

Быстро разошлись. Домой торопились, поздно было итти. Задержался Малинин, хорунжий Орешкин.

Полянский был очень доволен, посмотрел на часы, приказал вестовому закладывать лошадей.

— Что же это вы, Иван Николаевич, — весело упрекнул, — да это же пустяковое дело! Ведь такие молодцы… — хлопнул по плечу Орешкина, — в прах сотрут эту шваль!..

— Верно, — вкрадчиво соглашался Малинин и багровел, — да как-то оно страшновато! Не военный я.

И, уже повеселев, хорунжему:

— А ты вот что, Николаша, пойдете вы по Логовской дороге, так ты, друг, в заимочку мою загляни… Верст пятнадцать отсюда. Я там с осени веялку оставил, — так наряди мужиков, чтобы вывезли. А то ведь сожгут, проклятые…

— Слушаю, Иван Николаевич, вывезу и вашу, и какая еще там попадется…

— Ну, вы все-таки… молодые люди, там не очень! — остепенил Полянский.

— Не беспокойтесь, Георгий Петрович, у меня люди дисциплину хорошо знают. А потом ведь там сплошь большевики… Жалеть не будете…

— Ну, хорошо, хорошо, — заторопил Полянский, — пока идите. Завтра утром готовьтесь. Всего доброго. Собираемся и мы, Иван Николаевич!.. А знаешь, — сбился он на ты, — Маня пишет, что к нам едет новый уполномоченный по снабжению. Очень симпатичный человек…

— О-о! — обрадовался Малинин, — значит, заготовки для армии? Это славно. Авось и для преферанса партнер…

* * *

Клокочет сборня. Густо, жарко. Дохи, овчинные полушубки комом лохматой шерсти толкутся, напирают. Упрели. Махорочное зелье струйками сизыми. И под черный, закоптелый потолок — колыхающимся пологом.

Гудит сборня, раскачивается.

Многопудовые замки щелкают — отмыкают обиду стародавнюю, захороненную глубоко еще дедами.

Вот-вот развалятся мертвыми объявлениями пообклеенные стены. Лицо у Кошкина обожжено морозным ветром.

— У нас, на Ильинском фронте, как один друг за дружку все встали. Стал-быть, и у вас хрестьянская организация должна действовать! — от оратора, от стола, над которым паутино в высоком углу недавно царский портрет висел, слова как гранаты в толпу в опасливых, в оглядливых.

— Мать чесная! — восхищается в углу длинноносый, патлатый парень, — от милиционера бы послушал!..

— Говорил я… — понял, да невпопад, один старичок.

— Чо говорил? — окрысился парень, — да тебя, старый, ты туяс…

— Дай ему, Кешка!..

— Клюнь, клюнь его носом!..

— Стану я о дурака нос тупить… — обиженно рассудил Кешка и успокоился.

Жесткой заботой стянуто у Кошкина лицо, как тугим ремнем солдатский полушубок.

Жесткая забота — Ильинский фронт.

— Ревнивая забота — соперниц не признает: коли я, так уж больше никто. А крестьянское дело степенное, не прыгучее: обо всем попомни. Или: легкие слова — подарить, отдать, для фронта послать. А бьют тяжело, как камни. Бережливых-то, голодных, недоверчивых, замкнутых, собственников-то…