Читать «Одинокий друг одиноких» онлайн - страница 5

И еще я увидел тщету под солнцем:

Вот одинокий, и никого с ним:

ни сына, ни брата,

и нет конца всем трудам его,

и не сыты очи его богатством:

«Для кого тружусь, чего ради мучаюсь?»

Вместе лучше, чем одному.

Есть двоим за труды награда,

упадут если — поднимут друг друга.

А когда упал и поднять некому — все, погиб.

Вот лежат двое — тепло им,

а одному как согреться?

Одного одолеют, а двое справятся, устоят,

нить, втрое скрученная, не легко рвется…

(Из Екклесиаста, адаптация моя. — ВЛ).

По сему Соломонову резону один женится, другой идет в церковь, третий в пивную, четвертый на службу, пятый в Интернет…

Общ возникает, жить можно, допустим, да, но Одиночество не отступает, не отпускает.

Вот горько-терпкое одиночество искушенного игрока жизни, уже осознавшего, что чем больше народа, тем меньше кислорода; что одиночество — это толпа, что толпа может состоять лишь из двух человек, даже из одного; что одиночество вырастает из тебя самого, как ногти и волосы… Что любой общ — до поры до времени, а потом лажает или уничтожается, размолачивается беспощадной дубиной смерти.

Знание этой жути лежит в основе глубочайшего недоверия бытию и сильную натуру с мощными вожделениями может ожесточить, привести к циничному хищничеству.

Другой исход — цинизм пассивный, глобальная лень, когда даже и ради собственного ублажения пальцем не шевельнешь — зачем?..

И все равно — всею детской беспомощной глубиной ищется выход из одиночества, ищется связь, единение, ищется слияние тел и слиянность душ, потому что иначе никак…

Мы редко себе это говорим, но ведь это так одиночество есть представительство смерти в жизни, прихожая небытия. Одиночество, скажу больше, и есть небытие вживую. («Смерть — дело одинокое», как сказал Рэй Бредбери.)

Боль разобщенности нам об этом сообщает.

Да, Друг мой, именно об этом и речь наша: не о физической изоляции или информационной нехватке, не о недостаче каких-нибудь там партнеров, деловых или половых, — а о разобщенности душ, о разных ее видах, степенях и окрасках, о разных последствиях разобщенности — и о том, как с этим быть…

Душа твоя — без времени, без места — сквозняк, несвязных образов поток, симфония без нот и без оркестра, случайный взгляд, затоптанный цветок… Толпа в тебе, ребенок потрясенный, толпа времен — игралище смертей, рождений гул — под оболочкой сонной лица, себе чужого, как артель… А глаз твоих седых никто не видит, и это тело как бы не твое, и душит чья-то боль, и бьет навылет чужих зрачков двуствольное ружье… Узнав на вкус, какую малость значишь, стал всем для всех, не находясь ни в чем, и превратил себя в открытый настежь гостиный дом с потерянным ключом. Кто здесь не ночевал, кто не питался, кто не грешил… Давно потерян счет. А скольких ты укоренить пытался, уверенный, что срок не истечет? Тоска листает улицы и лица, шумит ветрами, ливнем льется с крыш… И вот, оторван ветром, как ресница, ты невесомо в вышине паришь… а там, внизу, в долине, пастырь строгий с жезлом и книгой знаков путевых стада безумцев гонит по дороге, не отличая мертвых от живых…