Читать «Тристана. Назарин. Милосердие» онлайн - страница 378

— Бедная моя госпожа! — пожаловалась она слепому, когда вернулась к нему. — Я люблю ее, как сестру, мы с ней вместе пережили столько бед. Я для нее была всем, она для меня — тоже. Она прощала мне мои прегрешения, и я ей все прощала… Такая пошла грустная, бедняжка, наверное, сожалела о том, что так дурно обошлась со своей Ниной! Хромает — похоже, у нее разыгрался ревматизм, а лицо такое, будто она не ела дня четыре. Я-то с нее пылинки сдувала, обманывала, скрывая нашу нищету, стыдом своим поступилась, чтоб кормить ее тем, к чему она привыкла… В общем, как говорится, что было, то прошло. Пошли, Альмудена, уйдем отсюда, и дай бог, чтоб ты поправился и мы с тобой пошагали в Иерусалим, меня теперь дальняя дорога не страшит. Кто ходит по дорогам, тот по разным землям проходит, и дышит вольным воздухом, и видит то, чего прежде не видывал, а еще уверяется, что, куда ни пойдешь — везде все одно, на всем белом свете; это я к тому, что повсюду, где живут люди, есть неблагодарность и себялюбство, повсюду есть такие, которые помыкают другими, волю их подавляют. Потому-то мы должны поступать, как велит нам совесть, а они пусть грызутся, как собаки из-за кости или как дети из-за игрушки, а иные — из-за того, чтобы верховодить всеми и склевывать, подобно птицам, все, что пошлет им бог… Не унывай, пошли в больницу.

— Я не унывай, — сказал Альмудена, — я довольный, что с тобой… Ты знать обо всем, как господь бог, и я тебя любить, как прекрасный ангел… Если ты не будешь захотеть выйти за меня замуж, ты есть моя мать, а я — твой сын.

— Ну ладно, дружок, это очень хорошо.

— Ты есть большой красивый пальма в пустыня, ты — белый лилия, цветок… Я называть тебя амри, это значит моя душа.

Пока двое нищих брели к больнице, донья Пака со свитой, идя в противоположную сторону, приближалась уже к новой квартире на улице Орельяна: четвертый этаж, квартира чистая, заново оштукатуренная и оклеенная обоями, светлая, много воздуха, просторная кухня — и все за умеренную плату. Донье Паке квартира понравилась, когда она поднялась наверх, едва не задохнувшись на бесконечной лестнице, а если что и не понравилось, вдова об этом умолчала, начисто отрекшись от своей воли и собственного мнения. Мягкий, более того, совершенно податливый характер ее целиком приспосабливался к мыслям и чувствам Хулианы, и если та отщипывала от хлеба мякиш, донья Пака катала из него шарик. Донья Пака и вздохнуть не могла без соизволения тиранки, а та диктовала ей свою волю по любому, самому ничтожному поводу. У доньи Паки выработался какой-то детский страх перед невесткой, в железных руках которой она совсем размякла — не столько из страха, сколько из уважения и даже восхищения.