Читать «Тристана. Назарин. Милосердие» онлайн - страница 20

III

Вдова Релуса была красавицей до того самого времени, когда на нее обрушилось столько неприятностей и огорчений. И все же увядание ее не было столь стремительным и зримым, чтобы отбить у дона Лопе охоту приударить за ней, ибо ежели рыцарский кодекс запрещал волочиться за женой живого друга, то смерть оного развязывала ему руки, и теперь он мог дать волю своим притязаниям во исполнение закона любви. Однако на сей раз господу было угодно, чтобы он потерпел неудачу, потому что на его ухаживания безутешная вдова отвечала невпопад, рассудок ее явно не повиновался произволению божию, словом, несчастная Хосефина Релус растеряла почти все винтики, которые регулируют благоразумие мыслей и уместность поступков. Две мании среди множества других особенно терзали ее: мания переездов и мания чистоплотности. Раз в неделю или по крайней мере раз в месяц она вызывала ломовых извозчиков, которые неплохо поживились в тот год, исколесив с ее скарбом все улицы и переулки, какие есть в Мадриде. В день переезда все дома казались ей замечательными, а неделю спустя оказывались отвратительными, неприветливыми, кошмарными. В одном она стыла от холода, в другом изнывала от жары; в одном ей досаждали крикливые соседки, в другом — нахальные мыши, и во всех не давала ей покоя тоска по другому жилищу, по дрогам ломовых и бесконечная жажда неизведанного.

Дон Лопе хотел было положить конец этому дорогостоящему сумасбродству, но вскоре убедился, что это невозможно. В короткие перерывы между переездами Хосефина только и делала, что мыла и драила все, что попадалось ей под руку, одержимая болезненной гадливостью нервного свойства, более властной, нежели инстинктивное чувство брезгливости. Она никому не подавала руки, боясь заразиться омерзительным пузырчатым лишаем, ела только яйца, предварительно вымыв скорлупу и мучаясь подозрением, что снесшая их курица клевала что-нибудь на помойке. Завидев муху, она выходила из себя. По понедельникам и вторникам несчастная вдова рассчитывала служанок из-за малейшего, самого невинного отступления от ее причудливого метода уборки. Не довольствуясь только мебелью, она мыла также ковры, пружинные матрацы и даже рояль — изнутри и снаружи. В ее доме, куда ни глянь, бросались в глаза всевозможные дезинфицирующие и антисептические средства, от еды и то разило карболкой. А если добавить еще, что она мыла часы, то этим будет сказано все. Свою дочь она трижды в день загоняла в ванну, а кот просто сбежал, фыркая, из дому, не выдержав водных процедур, которым подвергала его хозяйка.

Дон Лопе всей душою скорбел об умственном оскудении своей приятельницы и с горечью вспоминал ту обаятельную Хосефину, которую знал прежде, приятную в общении, достаточно образованную и даже проявлявшую незаурядные литературные способности. Тайком от всех она сочиняла стихи, которые доверяла только самым близким друзьям, и высказывала весьма здравые суждения по поводу современной литературы и литераторов. По характеру своему, воспитанию и по наследственности к тому же — у нее было два дяди академика, а третий побывал в изгнании в Лондоне вместе с герцогом де Ривасом и Алкала Гальяно — она питала неприязнь к новомодным реалистическим тенденциям и преклонялась перед всем идеальным, перед красивой, возвышенной фразеологией. Хосефина твердо верила, что хороший вкус сочетает в себе черты, идущие от аристократии и от народа, и без колебаний отводила себе скромное местечко в числе вельмож словесности. Она обожала старый театр и знала наизусть длиннейшие монологи из «Дона Хиля — Зеленые штаны», «Мага-чудодея» и «Сомнительной правды». Был у нее сын, умерший двенадцати лет от роду, которого она назвала Лисардо, как если бы он родился во времена Тирсо или Морето, а имя дочери — Тристана — было данью ее страстному увлечению тем благородным и рыцарственным искусством, которое создало в своих произведениях идеальное общество в пример и назидание нашей грубой и пошлой действительности.