Читать «Тристана. Назарин. Милосердие» онлайн - страница 16

Остается лишь объяснить, в каком родстве состояла Тристана — так звали очаровательную девушку — с достопочтенным доном Лопе, главой и хозяином этого, можно сказать, ночлежного дома, ибо вряд ли было бы справедливо именовать его семейным очагом. Среди соседей и тех немногих людей, которым доводилось проникнуть в дом либо по приглашению, либо из желания кое-что разнюхать, ходили слухи на все вкусы. Время от времени какое-нибудь одно из мнений по столь важному вопросу брало верх над другими. Так, в течение двух или трех месяцев все верили, как бог свят, что сеньорита — племянница старого сеньора. Потом вдруг у кого-то зародилось и очень быстро распространилось предположение, что она его дочь, и оказалось, что некоторые из соседей собственными ушами слышали, как она, словно говорящая кукла, произносила «папа». Но подул ветер с другой стороны — и вот она законная супруга Гарридо. А некоторое время спустя от всех этих пустых домыслов и следа не осталось, и в глазах окружающей черни Тристана уже не была ни дочерью, ни племянницей, ни женой достопочтенного дона Лопе, не была для него никем и в то же время всем, потому что принадлежала ему, как табакерка, как предмет обстановки или одежды, и никто не мог оспаривать ее у него. И казалось, что сама она смирилась со своим положением табакерки, вечной табакерки!

II

Нельзя, однако, сказать, чтобы она совершенно смирилась, потому что в течение года, предшествовавшего событиям, о которых будет рассказано, не раз и не два эта красивая бумажная куколка показывала коготки, желая продемонстрировать характер и мышление свободной личности. Ее хозяин проявлял по отношению к ней деспотизм, который можно было бы назвать обольщающим, навязывал ей свою волю с этакой подслащенной жестокостью, прибегая порой к ласкам и даже к заискиванию и подавляя в ней всякую инициативу, которая могла бы выйти за рамки вещей второстепенных, ничего не значащих. Девушке шел двадцать второй год, когда у нее пробудилась жажда независимости, вызванная всецело завладевшими ее умом размышлениями о том социальном положении, в котором она оказалась, когда в ее поступках и повадках было еще много детского и ее глаза еще не умели смотреть в будущее, а если и смотрели в него, то ничего там не видели. Но в один прекрасный день она остановила свой взгляд на тени, которую настоящее отбрасывало в дали грядущего, и ее собственное вытянутое изображение с искаженными и изломанными очертаниями, навело ее на мысли, от которых она ощутила униженность и смятение.

Для лучшего понимания этого беспокойства Тристаны следует со всех сторон пролить свет на личность дона Лопе, чтобы его не считали ни лучше, ни хуже, чем он был на самом деле. Этот субъект кичился Тем, что исповедовал во всей их догматической чистоте законы рыцарственности, или рыцарства, которое смело можно назвать сидячим, в противоположность странствующему или бродячему, однако толковал он эти законы чрезвычайно вольно, из чего следовала весьма мудреная мораль, которая, впрочем, была не его личным кредо, а всеобщим достоянием, на каждом шагу встречающимся порождением времени, в которое мы живем. Мораль эта, хоть и могла показаться плодом его раздумий, являла собой, по сути дела, отложение в его уме идей, витавших в метафизической атмосфере его эпохи, подобно невидимым бактериям, летающим в атмосфере физической. Рыцарственность дона Лопе в ее внешнем проявлении была у всех на виду: он никогда не взял ничего чужого, а в денежных делах его щепетильность достигала поистине донкихотских крайностей. Он мужественно воспринимал выпавшую ему на долю нужду и скрывал ее под личиной достоинства, нередко проявляя образцы самопожертвования и клеймя алчность и корыстолюбие с пафосом, достойным убежденного стоика. Чеканный металл для него ни в коем случае не переставал быть презренным, ибо даже радость, доставляемая его получением, не может не внушать отвращения к нему всякому благородному человеку. Та легкость, с какой деньги уплывали из его рук, говорила о его презрительном отношении к ним лучше, чем высокопарные речи, в которых он хулил то, что было, по его мнению, поводом для коррупции и причиной того, что день ото дня убывает число рыцарей в современном обществе. В том, что касалось чувства собственного достоинства, был он настолько щепетильным и легкоранимым, что не потерпел бы ни малейшей обиды и никаких двусмысленностей, которые могли бы нести в себе даже намек на неуважение к его особе. Стычек по этому поводу было в его жизни столько, что и не счесть, и так ревностно соблюдал он законы рыцарского достоинства, что стал ходячим кодексом в спорах чести, а потому по всем сомнительным вопросам крайне путаного свода дуэльных правил прибегали к суду достопочтенного дона Лопе, и тогда он изрекал суждения и выносил вердикт с пафосом священнослужителя, словно речь шла о некоем богословском или философском тезисе чрезвычайной важности.