Читать «Создатели и зрители. Русские балеты эпохи шедевров» онлайн - страница 103

Петипа: «Толпа полишинелей». Лопухов тут же: «Прослойка?»

Петипа: «Карманьола». Лопухов: ″?!″

Петипа: «Станцуем карманьолу». Лопухов: «Еще сильнее!»

Петипа: «Да здравствует гул пушек!» Лопухов: «Еще значительнее».

Петипа: «Паспье королевы

В добрый путь, милый дю Мюлле».

Лопухов на это: «Слова из детской песенки, намекающие на бегство Карла Х в Англию. Песенка антиправительственного содержания».

Вывод Лопухова прям:

«Тогда можно, держась фабулы сказки-игры с безобидными мизансценами — танцами конфет, включить в „Щелкунчика“ свои тайные мысли: „Станцуем карманьолу!“ и „Да здравствует гул пушек!“ Все очень глубокомысленно!

Конечно, Петипа понимал, что его фантазии в условиях Мариинского театра абсолютно неосуществимы. Карманьола есть карманьола — танец народного восстания, и доступ ей на императорскую сцену был закрыт».

Так не мог думать Петипа.

Это написано человеком, прошедшим опыт ленинградских 1930-х годов. Это в 1934 году в ленинградском театре (бывшем Мариинском) показали балет «Бахчисарайский фонтан», в котором, как писал инициатор всей постановки и композитор Борис Асафьев, главной идеей было перерождение тирана через красоту и страдание, и (как уже в наши дни проницательно написал Вадим Гаевский) всем понятно было, чья тень ложилась на страницу, когда рука выводила слово «тиран». Ленинград 1930-х страшно развил в людях искусство тайных мыслей — и оруэлловского «двоемыслия», умолчаний — и просто молчания.

Лопухов недоумевал: почему Петипа отдал постановку Иванову? Почему не переделал ее потом, когда всем стало ясно, что скромный помощник не взял планку? Ответ у Лопухова был готов: «Отказавшись от того, что его волновало, Петипа утратил всякий интерес к спектаклю: он стал для него чужим».

И это снова говорил трагически зажатый голос из ленинградских 1930-х. В 1929 году Лопухов показал своего «Щелкунчика»: с акробатической хореографией и супрематическими цветными плоскостями вместо декораций, «снежинки» при этом напоминали американский мюзик-холл. Эта премьера стоила Лопухову поста главного балетмейстера в бывшем Мариинском, теперь — Государственном академическом театре. В 1936 году передовица «Правды» под названием «Балетная фальшь» прихлопнула балет Лопухова «Светлый ручей». То, что с самим Лопуховым не расправились, как с Мейерхольдом, а «всего лишь» выбросили из профессии, многие тогда сочли чудом. О боли нерожденных замыслов и разорванного творческого пути Лопухов знал все. С содрогающимся от сочувствия сердцем он вчитывал свою боль в черновики Петипа.

Лопухов не ученый — ему позволено «вчитывать» и фантазировать, коль скоро его чувства задеты; проблема лишь в том, что написанное им было некритично принято на веру в советском балетоведении (а постсоветскому не до того, оно почти не существует в настоящий момент).

Хоть Лопухов про свои предположения и утверждал гордо, что «покоятся они не на кофейной гуще», — увы, именно что на кофейной.

В 1970 году, когда был выпущен сборник Петипа, конечно, уже ничто Лопухову не угрожало. Он и не лукавил, изображая Петипа таким вот бунтарем под сенью императорского орла.