Читать «Просто жизнь: Повести и рассказы» онлайн - страница 16

Ветлугина однополчане называли бедовым; в их уважении к нему отчетливо проступало обыкновенное любопытство к человеку бойкому, покладистому, словоохотливому. В том внимании, с которым и пожилые, и молодые солдаты слушали Галинина, было что-то иное. В человеке мелком это могло бы пробудить зависть. Ничего похожего ни на фронте, ни в госпитале Ветлугин не испытывал: с Галининым всегда было просто, хорошо. И чем чаще он думал о нем, тем больше убеждался: Галинин был каким-то не таким, слова «не от мира сего» наиболее точно отражают его сущность. И вот теперь они встретились…

Один угол в большой, заставленной мебелью комнате был отведен божнице, в другом возвышался огромный фикус в низенькой кадушке, скрепленной железными обручами. Тлела лампада. Шкафы и кресла были старинные, громоздкие — с завитушками и прочими украшениями на дверцах и спинках. В простенке темнели полки с книгами, около небольшого распятия висела цветная репродукция, изображавшая сидящего под пальмами человека в просторном одеянии: он глядел на облако, с которого кто-то обращался к нему.

В эти минуты Галинин совсем не походил на кроткого и спокойного священника, которого привыкли видеть на улицах села: в его глазах была неподдельная радость, и вел он себя как рубаха-парень. Поняв это, он подумал, что для него, священника, все мирское — грех, что его помыслы должны быть устремлены только к богу. Но размышлять о боге сейчас не хотелось. «Deus! Desecrne causam maem»,— мысленно сказал Галинин.

Он повторял это часто и всегда по-латыни, хотя в православном богослужении она не использовалась. Прочитанная в какой-то книге, эта фраза осталась в памяти; бесхитростные слова получали особую торжественность, когда они произносились по-латыни; Галинину казалось, что бог обязательно откликнется на его призыв. И он чувствовал — откликается: с души спадала тяжесть и все непонятное становилось простым, легко объяснимым. Свое истинное отношение к богу Галинин скрывал даже от жены, потому что он то верил, то сомневался, не мог определить, чего в его сердце больше. Хотелось постоянно ощущать то, что он впервые ощутил на фронте, когда — это случилось незадолго до конца войны — надвигавшийся на него немецкий танк внезапно круто свернул, опалив лицо сухим жаром нагретого металла, и широкая гусеница, безжалостно расплющив еще не распустившийся куст шиповника, проскрежетала в нескольких сантиметрах от его распластанного на траве тела… После шока Галинин понял — свершилось чудо. «Чудо, чудо», — благоговейно твердил он, чувствуя во всем теле непривычную для себя легкость. Мысль о свершившемся как о чуде стала крепнуть в его сознании, он старался найти и не находил убедительный ответ, почему это случилось именно с ним, вспоминал, как гибли однополчане, как несколько месяцев назад упал и не поднялся Ветлугин, а он тогда побежал дальше, спрыгнул в немецкий окоп и, напоровшись на фельдфебеля, сбил немца с ног. Позже Галинин понял, что чудо совершилось и с Россией — полуголодной, полураздетой, еще не справившейся с послереволюционной разрухой, одиноко и гордо возвышавшейся среди чуждого ей мира. Великолепно отлаженная военная машина, вобравшая в себя все самое грозное и жестокое, что было создано людьми, оказалась бессильной перед духом народа, отстаивавшего крытые соломой избы, раскисшие от осенней непогоды дороги, никогда не видевшие тракторов поля; города, на окраинах которых поднимались и уже дымили созданные человеческим потом, кровью и энтузиазмом цеха. И Галинин стал думать, что слова «Gott mit uns!»на немецких пряжках оказались лживыми: в этой войне бог был с Россией…