Читать «Марк Аврелий и конец античного мира» онлайн - страница 3

Глава I. Воцарение Марка Аврелия

Антонин умер 7 марта 161 года в своем Лориумском дворце, со всем спокойствием высшей мудрости. Почувствовав приближение смерти, он привел в порядок семейные дела как простой частный человек, и приказал перенести в комнату своего приемного сына золотую статую Фортуны, которая всегда должна была находиться в покоях императора. Дежурному трибуну он дал пароль Equanimatas; потом, повернувшись, он как бы заснул. Все государственные сословия соперничали в отдании почестей его памяти. В честь его были установлены богослужения, игры, духовные общины. Его благочестие, милосердие, святость стали предметом единодушных восхвалений. Было отмечено, что во все продолжение своего царствования он не пролил ни одной капли римской крови и ни одной капли крови иноземной! Его сравнивали с Нумой по благочестию, по строгому соблюдению обрядов, а также по благоденствию и безопасности, которые он умел давать империи.

Во славе наилучшего из государей Антонин не имел бы соперника, если бы не назначил своим преемником человека равного ему по доброте и скромности, но сверх того одаренного блеском, талантом, прелестью, которые дают образу жизнь в памяти человечества. Простой, приветливый, одушевленный кроткой веселостью, Антонин был философом, не упоминая об этом, почти этого не сознавая. Марк Аврелий, при изумительнейшей естественности и чистосердечии, был философом рассудочным. В некоторых отношениях Антонин стоял выше. Его доброта не вовлекала его в ошибки; его не мучил внутренний недуг, неустанно точивший сердце приемного сына. Этот странный недуг, это тревожное изучение самого себя, этот дух болезненной добросовестности, это лихорадочное стремление к совершенству обличают натуру мене сильную, чем тонкую. Наиболее прекрасный мысли не излагаются письменно; но прибавим, что мы бы не знали Антонина, если бы Марк Аврелий нам не передал чудного портрета своего приемного отца, в котором, по чувству смирения, он постарался изобразить человека еще лучшего, нежели он сам. Антонина можно уподобить Христу, который бы не имел Евангелия; Марк Аврелий как бы Христос, который сам написал свое.

К чести государей относится, что мы в их рядах находим два образца безупречнейшей добродетели, и что возвышенные примеры терпения и самоотречения представляются нам средой, которую люди склонны считать подверженной всем соблазнам наслаждения и тщеславия. Престол иногда помогает добродетели, и нет сомнения, что Марк Аврелий стал тем, чем он был, только потому, что обладал верховною властью. Есть способности, которые приводятся в действие только в этом исключительном положении, и такие стороны действительности, с которыми оно лучше знакомит. Для личной славы оно неблагоприятно, потому что государь, слуга всех, не может дать простора, свободному развитие своей самобытности; но, при замещении лицом с душою возвышенной, оно очень способствует развитие особого рода дарований, свойственных моралисту. Государь, действительно достойный этого звания, наблюдает человечество с высоты и с большой полнотой. Его точка зрения почти совпадает с воззрениями историка-философа; и эти общие взгляды на наше бедное племя приводят к чувству кроткому, слагающемуся из покорности судьбе, сострадания и надежды. Безучастие артиста не может быть уделом государя. Искусству прежде всего необходима свобода; а государь, связанный предрассудками средних слоев общества, менее всех людей пользуется свободой. Он не властен в своих мнениях, едва ли даже властен в наклонностях. Венчанный Гёте не мог бы проявлять того царственного презрения к буржуазным понятиям, ни высокого равнодушия к практическим результатам, которые составляют отличительнейшую черту личности артиста. Но душу хорошего государя можно себе представить, как душу Гете смягченного, обратившегося к добру, постигшего, что есть нечто более высокое, чем искусство, научившегося уважать людей в силу постоянного благородства своих мыслей и чувства собственной доброты.