Читать «Три ялтинских зимы» онлайн - страница 37

— О чем вы?

— А это я, кстати, от одного немца услышал. Мне приходится с ними общаться и в неофициальной обстановке. Они ведь на нас даже обижаются. Представляете? После военной победы наступает оккупация, и оккупированное население должно беспрекословно выполнять все приказы… А здесь происходит черт те что. Как же не обижаться? А технология такая: вслед за передовыми частями появляются фельдкомендатура и фельджандармерия, они передают эстафету ортскомендатуре и зондеркоманде; зондеркоманда, уничтожив коммунистов, евреев и активистов, передает дела СД и полиции, а сама следует во фронтовом обозе дальше; ортскомендатура создает управы и готовит почву для разных виртшафткоманд, которые должны нас тихо и мирно грабить. В итоге каждый занимается своим делом: одни воюют, другие расстреливают, третьи грабят. Но не выходит. Повсюду нужно держать гарнизоны, все надо охранять, фронтовые резервы приходится бросать на борьбу с партизанами… Конвейер дает перебои.

— Да, иногда несколько песчинок…

— А тут, как вы понимаете, не песчинки. Анищенков взглянул на часы.

— Должен идти. Поднявшись, он сказал:

— И все-таки хочу попросить вас — не говорите лишнего. — Вы называете это лишним? Вы говорите — «лишнее», Лиза говорит — «бравада»… Можно подумать, что я какой-то болтун и позер. Хочу, чтобы вы поняли: все, что я говорю, не случайно сорвавшиеся слова и не старческая болтовня. Это не поза, а позиция. Конечно, я старый человек. Когда тебе под семьдесят, особенно не повоюешь. Я бессилен, я ничего не могу… Когда-нибудь вы сами поймете это…

— Доживу ли? — усмехнулся Анищенков.

— Единственное, что мне доступно, — говорить людям правду. Пусть это кого-нибудь ободрит, кого-то заставит задуматься…

— А остальное вам все равно? «Остальное» — это, очевидно, была угроза ареста и гибели для самого Михаила Васильевича и для семьи. Трофимов будто споткнулся. Помолчал. И, наконец, ответил:

— Нет, не все равно.

Попрощались они без слов.

ГЛАВА 7

Будь это чисто беллетристическое произведение, читателю, пожалуй, впору было бы и взбунтоваться: как можно без конца вводить в повествование все новых и новых персонажей! Нерасчетливо и избыточно. А изящная словесность, как некогда именовали литературу, чтобы быть изящной, требует выверенности, точного расчета.

К тому же в этой истории некоторые персонажи, появившись один раз, тут же исчезают. Тот же, скажем, Шпумберг. По-видимому, больше мы его и не вспомним. А ведь есть соблазн сохранить его до конца, показать другие его поступки, передать всю эволюцию духовного мира этого немца. К сожалению, достоверных фактов, на которые можно опереться, у меня нет. По рассказам Веры Чистовой знаю, что она встречалась с ним несколько раз. Иногда, жалея худенькую, бледную девочку, он сам совал ей что-либо съестное, иногда велел отцу сходить на кухню и принести для дочери что-нибудь, сославшись на него. А потом Шпумберг исчез. Должно быть, отправили на фронт.