Читать «Три ялтинских зимы» онлайн - страница 155

Мысль о Чистове, о девочке, о старухе… — неужели это по их души? И тут Трофимов услышал бесцеремонный, грубый стук в свою собственную дверь.

Ломились нагло и требовательно. Елизавета Максимовна, побледнев, глянула на мужа, который по-прежнему оставался у окна, и пошла открывать. Она не видела машины и ничего в происходящем не понимала. Шла ровно и несуетливо, будто не слыша этого отвратительного грохота, не видя, как сотрясается под ударами дверь. Отодвинув щеколду, предусмотрительно сделала шаг в сторону, как хозяйка, которая, отворяя загон для скота, бережется, чтобы не быть им растоптанной.

Дверь распахнулась с треском, и в квартиру ворвались трое с автоматами наготове. Один остался у входа, а двое других быстро, но с настороженностью, будто ждали сопротивления, прошли вглубь.

Послышался командный окрик — это они увидели Трофимова. Елизавета Максимовна рванулась было к нему, но ее тоже остановил окрик.

И наконец в квартире появилось главное действующее лицо — офицер в черной форме. Его сопровождали переводчик и местный полицай.

В проеме двери, которая так и осталась распахнутой, мелькнуло испуганно-любопытствующее лицо соседки.

Никаких объяснений вторжения не было. Пока солдаты держали хозяев под оружием, офицер неторопливо прошелся по квартире. Чистота, идеальный порядок на кухне вызвали у него снисходительное одобрение. Обилие книг в комнатах поразило. Немец сказал что- то, и переводчик тут же перевел:

— Господин офицер спрашивает: вы что — профессор?

— Нет, бухгалтер, — ответил Трофимов. То ли немец понимал по-русски, то ли это просто не нуждалось в переводе, ко он сразу же спросил:

— А зачем бухгалтеру это? — И ткнул стеком, которым поигрывал все время, в одну из полок. Трофимову не нужно было напрягать зрение, чтобы понять, что речь идет об «эфиопской полке», где рядом стояли две книги на немецком языке — Хенце «При дворе абиссинского императора Менелика», лейпцигское издание 1905 года, и швейцарца Флада «Двенадцать лет в Абиссинии», книга, изданная в Базеле задолго до рождения самого Трофимова. Были там и русские, и английские, и французские работы, но стек указывал на эти два немецких тома. Трофимов пожал плечами и ответил через переводчика:

— Меня интересуют книги о путешествиях.

— Ach, so… — кивнул головой немец, и не понять было: ирония это или его в самом деле удовлетворил ответ. Он бережно коснулся стеком края хрустальной вазы, и База отозвалась нежным звоном. Мимолетно Трофимов подумал, что в этой отзывчивости на любое прикосновение и есть предательская, бездушная суть вещей, готовых принадлежать кому угодно.

— Prima, — сказал немец.

Знал, видно, толк.

Остановился возле платяного шкафа, и переводчик услужливо распахнул дверцы. Все тем же стеком гестаповец порылся в вещах.

Затем перешел к письменному столу. Повертел изящный костяной нож для бумаг. Все, на что он обратил внимание, — а глаз у него был быстрый — тут же унес полицейский.

«Может, этим и кончится? — подумал Трофимов. — Черт с ним, с барахлом…»

Молча, безропотно наблюдать этот наглый грабеж, эту бессовестность сукина сына, гестаповского негодяя, который к тому же корчит из себя эдакого барина, аристократа, было бы невыносимо, не внуши себе Трофимов с самого начала мысль о том, что надо стерпеть, перенести все и не сорваться. Упаси бог! Только не сорваться! Нужно помнить, что это всего лишь подлый комедиант. Что бы он ни стал вытворять, это не может оскорбить или даже просто задеть, как не может унизить нормального человека любая выходка сумасшедшего. Пусть тешится, пускай кокетливо поигрывает стеком (тоже ведь украл где-нибудь) — мы-то знаем, что дела у него плохи. С Кубани ноги унес, а из Крыма унесет ли?