Читать «Мужчины» онлайн - страница 6

Виктор Владимирович Ерофеев

Оптина пустынь и губная помада

Мой друг Попов сказал мне, что Оптина Пустынь меня разочарует мерзостью запустения, он знает, он был там 15 лет назад, так что лучше туда и не ездить. Но я не послушал друга. В конце концов, думал я, Оптина Пустынь — духовная гордость России, там в прошлом веке у святых старцев перебывали Гоголь, Достоевский, Толстой (он — пешком, и шесть раз!), а дырявыми куполами меня не испугать. Как не съездить хотя бы раз? К тому же красивое место, утопающее в сосново-дубовых лесах.

И в самом деле: оно утопает. Но, прежде всего, в строительных лесах. Мужской монастырь отстраивается в ударные сроки, возрождаясь из пепла, возводится высокая колокольня, «братская» жизнь бурлит, старческий скит пахнет липой и краской.

Душа русского человека ликует: никаких следов от ПТУ для местных недорослей, находившегося в святых стенах, никаких воспоминаний от концлагеря для пленных польских офицеров, расстрелянных позже в Катыни. Счастливое преображение. Куча экскурсий. Паломники. Благодать. На воротах молодой светский страж с платочками в руках: простоволосых женщин не пускают, на, возьми, накинь — и входи. Не пускают и в мини-юбках. «Это себя не уважать», — укоризненно говорит страж, внимательно оглядывая загорелые ноги. Ноги заворачиваются первой попавшейся курткой.

Вхожу в собор. У совсем новенького иконостаса группа старшеклассников. Вместо экскурсовода — священник с могучей черной бородой. Говорит с напором. О главном.

— У тебя есть душа? — спрашивает парня с усиками. Тот молчит.

— Или ты неодушевленное существо? — тонко играет священник словами. Филологическое шулерство, на которое ловятся старшеклассники.

— Одушевленное.

— Так где же тогда у тебя душа?

Парень смущен.

— Во рту.

Все смеются. Победив, священник быстро всех обращает в страх:

— На каждого заведена книга жизни. Кто получит в этой книге одни «двойки» — тот пойдет в ад.

Следует энергичное описание адских мук.

Ко мне, с вытянувшимися лицами, в платочках, подходят две мои спутницы, калужские журналистки. Тетка — продавщица свечек — их отчитала за губную помаду. Сказала, что губная помада противна Богу и чтобы они не смели припадать губной помадой к иконам, не то им уготованы (опять-таки) вечные муки.

Боже, подумал я, что происходит? Под дырявыми куполами наши замученные церковники ходили тише воды, а теперь, оживившись, первым делом переняли привычки партийных пастырей. А как же христианская любовь? Тормоза, конечно, нужны, а всепрощение?

Когда же у колодца со святой водой меня отчитали за то, что я пролил несколько капель на землю, я окончательно решил, что в скиту перебарщивают по части строгости, и даже ухоженные клумбы с рыжими ноготками мне показались казарменной принадлежностью. Вокруг строевым шагом ходили холено-суровые отцы-священники.

В местном литературном музейчике гид с неудовольствием рассказала о том, что Толстой хотел общаться с Богом напрямую, без Церкви, отчего оказался отсохшей ветвью православия, что следовало из картинки, изображавшей отношения знаменитых гостей монастыря со старцами, упрекнувшими Толстого в гордыне.