Читать «Апрель, Варшава» онлайн - страница 6

— Знаешь его?

— Видел. На викинга похож.

Гаривас закурил.

— Сотник меня здорово разозлила в понедельник…

— Я заметил. — Владик хмыкнул. — Вздорная особа.

— Я, понимаешь, не люблю напористых…

— А я пьяных не люблю. Кому-то рыжие не нравятся… Иришка Янгайкина, к примеру, не любит толстых.

— Я могу иметь дело со всякими людьми. У меня даже к милиции нет предубеждения. — Гаривас стряхнул пепел в пластиковый стаканчик. — Но Мира Сотник — это что-то.

У него под ребрами, справа, сильно кольнуло. Последние месяцы у него часто так кололо, и почти все время беспокоила распирающая тяжесть. А после выпивки болело сильнее, подступали тошнота и горький привкус во рту. Никон зимой заметил, как Гаривас морщится и трет бок, настоял, чтоб Гаривас приехал к нему в отделение, и пригласил Борю Алферова, великолепного «узиста». «Камень, — сказал Боря, едва приложив датчик к животу Гариваса. — Два сантиметра. Желчный пузырь с перегибом. Стенка отечна, гиперэхогенна… Надо бы прооперироваться, Володя».

— Владимир Петрович, почему вы именно меня взяли в Варшаву? — спросил Владик. — Взяли бы Гольца.

Владик во «Времени и мир» был «номером вторым», но не заносился.

— Гольцу сейчас есть чем заняться. А тебе полезна будет эта поездка. Увидишь одного уникального человека. Необыкновенный человек, руина эпохи. Их почти не осталось, таких людей… И потом — почему «взял»? «Взял» я зубную щетку. А тебя я «командировал».

Владик допил чай, достал из кармана билет и посмотрел на часы.

— Как обидно, — сказал Гаривас. — Какая, черт побери, в этом неумолимость… Свидетелей почти не осталось, и нет надежды их найти. Когда свидетели замазаны, когда они молчат, когда они спрятались — надежда есть. А когда им за девяносто… Это поколение ушло. Они умерли, эти люди. Просто умерли. Их просто нет. По срокам, по законам природы… Вот скажи: много у тебя знакомых, кому за девяносто?

— Двое, — недолго подумав, ответил Владик. — Бабушка и сосед по даче.

— Видишь, всего двое. Про бабушку не спрашиваю. А сосед что за человек?

— Овощ, — сказал Владик и убрал билет. — И гнида редкая.

— Вот видишь — овощ… Помнишь материал про Абакумова?

— Конечно! — зло сказал Владик. — Ха! Еще бы!

Гаривас через отца Галки Пасечниковой отыскал в Удельной некоего Петра Григорьевича. Гаривас с Владиком ехали в Удельную, аж почесываясь от нетерпения. Человек в начале войны закончил школу НКВД, человек всю войну прослужил в СМЕРШе. Не человек — клад. Они долго петляли по узким дачным улочкам. Из-за заборов визгливо брехали собаки, нумерация строений была запутанной, дачные проулки в высокой траве выводили то к дороге на Быково, то к Малаховскому озеру. Через полчаса нашли дом, Гаривас давил пальцем кнопку звонка, Владик стоял у машины. «Иду, уже иду…» — донеслось с участка. Калитку открыл старичок в болоньевой куртке. Он приволакивал ногу, часто поправлял очки в массивной пластмассовой оправе. Поздоровались, представились, передали привет от Бориса Борисовича, показали редакционные удостоверения. Петр Григорьевич проводил их в дом, там пахло кошками и подгоревшим маргарином. В кухне, на стене, висел отрывной календарь за восемьдесят девятый год, на подоконнике пылились трехлитровые банки с мутными соленьями. Гаривас поставил на истертую клеенку в розочках бутылку «Старки» (Пасечников накануне сказал по телефону, чтобы со скотчем не ехали. «Человек обычных привычек, старого воспитания, не надо ничего западного…») «Бориса я помню. — Петр Григорьевич добро улыбнулся, его острое, морщинистое личико от этого сделалось вовсе кукольным. — Высоко в свое время взлетел, да… Он в Аргентине работал. С писателем Юлианом Семеновым дружил. Как он сейчас? Здоров? Да он уж на пенсии, верно…» Старик вынул из серванта блюдце с бисквитами. От «Старки» отказался: «Нельзя спиртного, вы извините. У меня же был инсульт прошлым летом». Гаривас сидел на скрипучем венском стуле, спросил про Абакумова: а что он из себя представлял как руководитель, как администратор? «Это был честнейший человек! Мужественный! — Петр Григорьевич потряс синюшным кулачком. — Уж как его ломали после ареста… И к сотрудникам такой внимательный! У супруги в сорок девятом был выкидыш — так Виктор Семенович сам звонил в ведомственную нашу медсанчасть, чтобы оказали все внимание». Владик вопросительно посмотрел на Гариваса, после разрешающего кивка сказал: «Петр Григорьевич, мы знаем, что вам приходилось подчищать, так сказать, тылы». Старик подобрался, стал деловит: «В сорок четвертом установили одного… Бургомистром был, потом ушел с немцами. Так что бы вы думали? Отыскался! В Вильнюсе. Такой обаятельный человек, пел необыкновенно, бас-баритон. Заведовал райпотребсоюзом. Жена, две дочки… Одевался хорошо — шевиотовый костюм, ботинки довоенной работы…». Гаривас вежливо останавливал старика, просил рассказать о ликвидации литовских «лесных братьев». Старик не помнил ни черта. Нес про пособников, про то, как с коллегами работали сутками на фильтрации, про капитана Шмулевича, замечательного человека из особого отдела дивизии. «Он рисовал изумительно, все наши товарищи просили его портрет сделать, он никогда не отказывал…». Гаривас спрашивал: «Петр Григорьевич, вы вот в сорок четвертом служили в штабе войск НКВД по охране тыла Третьего Белорусского фронта. Верно?». «Точно так. — Старик важно насупился. — А в сорок седьмом был направлен в центральный аппарат». «Скажите, известно вам что-нибудь о пленении бойцов Виленского и Новогрудского округов Армии Крайовой?» Старик жевал губами, потом опять заводил шарманку: «В сорок четвертом, осенью, дали нам ориентировку на одного. Вражина, белорус, ярый пособник…». И так далее. Возвращались в Москву злые, как сто чертей. Конечно, жалко смершевца, инсульт перенес человек, дом запущен… Но ни хрена же не помнит человек!