Читать «Вельможная панна. Т. 1» онлайн - страница 152

А сам думал: «Зачем же тратился даром? Увы! Пропали мои три миллиона… Бедная, бедная Польша!..»

Но императрица оставалась непреклонна.

С болью в сердце, скрывая унижение, свою обиду, унося с собой горький стыд перед своей страной, стыд перед целой Европой, последний король несчастной страны вынужден был откланяться.

Он так был растерян, что забыл было взять свою шляпу. Тогда Екатерина сама подала ее взволнованному венценосцу.

– Вот шляпа вашего величества, – сказала она.

– О, ваше величество! Когда-то вы дали мне более дорогую! – с грустной улыбкой поклонился Август.

То был горький намек на корону Польши…

На другой день после свидания императрицы с польским королем у Храповицкого в «Дневнике» под 26 апреля записано, что Екатерина, будучи довольна скорым окончанием тяготившей ее беседы со Станиславом-Августом, жаловалась, что Потемкин был несносен в своем упорном молчании.

– Он ни слова не говорил…

Храповицкий, перестав шуршать бумагами, весь превратился во внимание.

– Я принуждена была говорить беспрестанно, – продолжала императрица.

Храповицкий молчал и слушал.

– У меня просто язык засох, – говорила дальше Екатерина.

– Но, быть может, государыня, князь Григорий Александрович не решался вставить свое слово в беседу коронованных особ, – осторожно заметил Храповицкий.

– Нет, просто из упрямства: князь не любит короля.

Храповицкий догадывался, за что Потемкин не любил Станислава-Августа: он невзлюбил его, когда тот был еще только Понятовским. Об этом, конечно, догадывалась и императрица, но теперь это к делу не относилось: у нее все еще сидел в голове, как репей под рубашкой, визит польского короля.

– Даже рассердил меня, – продолжала она, – все просил остаться, все торговался со мной, сначала на три дня.

– Однако! – вставил слово Храповицкий. – Целых три дня!

– Потом спустил цену на два, но я была тверда. Тогда умолял остаться у него до следующего дня на обед. Я и это отвергла.

Неудивительно: в воздухе уже носилось предчувствие близкого конечного разгрома Польши, и Екатерине ближе всех было известно, что это не предчувствие только, а на-двигающийся неизбежный исторический факт.

Окончив этот разговор, императрица занялась рассмот-рением бумаг, привезенных курьерами из разных мест России и из-за границы.

В то время при дворе широко практиковалась так называемая «перлюстрация». Чтобы следить за направлениями умов при иностранных дворах, переписку принадлежавших к посольствам лиц обыкновенно, с соблюдением строжайшего секрета, весьма искусно вскрывали, прочитывая, в особенных случаях списывали.

В этот раз подверглось «перлюстрации» письмо, присланное графу Сегюру его супругой. Как раз в этот момент вошли в каюту-кабинет императрицы Нарышкин и Дмитриев-Мамонов, и государыня, показывая им письмо графини Сегюр, сказала:

– Графиня Сегюр пишет мужу, что-де колония сменен. Это – бедствие «Assemblee des notables…» Видите, не всякому сие удается… Мы могли сделать «Собрание депутатов».

– А французы осеклись на этом: атанде, значит, – сгримасничал Нарышкин.